СМЕРТЬ НАС ОБОЙДЕТ
Шрифт:
— Диверсионная школа. Перед Арденнами побывал в ней со Скорцени.
В высокой кирпичной стене массивные ворота с башенкой. Остановились у наглухо закрытых створок, вышли из «опеля». У Занднера тщательно проверили документы, сообщил он и фамилию парней. Вооруженный гауптшарфюрер окинул их пронзительным взглядом и направился в комендатуру. Через окно было видно, как он снял телефонную трубку. Сергей осмотрелся и невольно цокнул языком. По верху каменного забора тянутся перекрученные колючие спирали, видны сторожевые вышки с прожекторами, в ограде пробиты частые отверстия, похожие на бойницы. Поглядел на Занднера и удивился. Немца не узнать, будто переродился. Лицо словно из камня высечено, глаза холодны и непроницаемы, губы плотно сжаты, плечи расправлены. От недавней расслабленности и следа не осталось. Эсэсовец закончил телефонные переговоры и разрешил Отто проезжать. Тот, видимо, привык к частым проверкам, равнодушно сел за руль, подождал пока устроятся седоки и стронул машину с места. За воротами открылся жилой поселок. Сперва он напомнил Сергею американский лагерь для военнопленных. Те же унылые, тщательно подметенные асфальтовые дорожки, занесенные снегом клумбы с торчащим сухим будыльем, аккуратно обрезанные закуржавевшие деревья. Но там рядами тянулись приземистые бараки, а здесь, в окружении берез и тополей, стояли внешне малоприметные коттеджи.
«Опель» замер у двухэтажного особняка. Заглушив мотор, Отто глуховато посоветовал:
— Держитесь бодро и подтянуто. Скорцени не выносит нытиков и маловеров.
Занднер шагал твердо и уверенно. Коротко кивнул эсэсовцу, открывшему им дверь, размеренно поднялся по широкой лестнице на второй этаж. Разделся в пустой приемной, поправил перед зеркалом волосы и орденские планки, потуже подтянул peмень портупеи.
— Подождите! — кивнул на стулья и, глянув на часы, исчез в двери.
— Проходите, камрады! — вернулся Отто.
Скорцени что-то читал за огромным столом в глубине кабинета. Отодвинул бумаги, сдержанно предложил:
— Садитесь.
Тяжелым взглядом уставился на парней, не произнося ни слова. Молчание затянулось, и Сергей, пытаясь отвлечься от тягостных мыслей, незаметно осмотрел кабинет. Мощный радиоприемник, большая зашторенная карта, два вделанных в стену сейфа, тяжелые гардины на окнах и цветной ковер на полу. Напротив — картина в темной раме. Воззрился на нее, разобрал убитых и раненых солдат, дымящиеся воронки, покореженные осколками деревья...
— Наш фюрер...
Парни от неожиданности вскочили.
— Сидите! — удовлетворенно проговорил Скорцени и продолжал: — Наш фюрер любит и ценит картину «После боя». Она напоминает ему о героических победах германцев в первой мировой войне, о предательстве коммунистов, нанесших удар в спину немецкой армии...
Он поднялся из-за стола, постучал пальцами по стеклу и буднично сказал:
— Выглядите неплохо. Готовы в бой?
— О, да, оберштурмбаннфюрер! — вскочил просиявший Костя. Им бы до прифронтовой полосы добраться, а там они найдут возможность пробиться к своим.
— Вы мне нравитесь, — улыбнулся эсэсовец. — Моя слабость — бесшабашные, смелые и везучие парни! Садись...
— Франц Мейер, — напомнил Лисовский.
— Садись, Франц Мейер.
Выдвинул ящик стола, достал коричневую папку.
— Агентурными данными подтверждено ваше мужественное поведение в лагере военнопленных, верность присяге фюреру. Предатель посмертно наказан. Бывший оберштурмфюрер с позором исключен из СС, его родные осуждены народным трибуналом... Я рад, что вы готовы идти в бой, — продолжал эсэсовец, закуривая сигарету. В пепельнице горкой громоздились окурки. — Но ваше место за линией фронта противника, в его глубоком тылу. Мы воюем, не зная перемирия. В нашей войне нет пощады слабым, борьба идет всеми доступными, законными и незаконными методами. Побеждает сильный и мудрый. Вы верующие?
Костя замялся, припоминая вероисповедание братьев Зоммер.
— При рождении крещены католиками, а потом...
— Ясно, — прервал его эсэсовец, — юнгфольк, гитлерюгенд... И Я не верю в бога, но верю в предначертания судьбы. Должен сказать, вам чертовски везет! А везучие люди и другим счастье приносят!.. Можете идти. Хайль Гитлер!
Отто Занднер, угрюмый и молчаливый, вел машину. Мягко падал пушистый снег, сквозь густую белую пелену смутно угадывался нескончаемый человеческий поток, жмущийся к обочине, освобождающий дорогу боевой технике, спешащей к фронту. Конные повозки с мебелью, чемоданами, мешками, коровами на коротких поводках тянулись в разношерстной толпе. Сгорбленные, измученные немцы тащили санки с домашним скарбом, по колени в снегу брели женщины с детьми, навьюченные жалкими узлами, еле переставляли ноги глубокие старики.
В скорбное шествие беженцев «майбах» попал, едва выбрался из окруженной эсэсовской охраной ставки Гиммлера. Кое-где у дороги пылали огромные костры, и сотни людей тянули к огню озябшие руки, подсовывали замерзающих детей, распахивали одежду, жадно впитывая продрогшим телом живительное тепло.
— Печальный исход великой Германии! — не выдержал Отто и сморщился как от зубной боли. — Ты не видел, Герберт, мальчишек, призванных спасти третий рейх?
— Тонущий старается увлечь за собой и спасителя, чтоб не одному погибать, — отозвался Лисовский. — Военное счастье, Отто, переменчиво. Разве ты не видел таких исходов во Франции, Польше, России?
— Ты говоришь как посторонний человек, — отчужденно покосился на него Занднер, — будто тебя радуют муки несчастных людей.
— Я объективен и прошел через более жестокие испытания, чем эти беженцы. У нас с братом даже имена чужие. Погибнем, никто и знать не будет, где мы сложили свои головы.
— Извини, Герберт, я не хотел тебя обидеть... Все мы виновны, наказаны жестоко, пытаемся раскаяться, но кому нужны запоздалые слезы, когда финита ля комедиа. Комедия окончена, — жестко повторил он, — а нас, жалких паяцев, дубинками со сцены не сгонишь. — Нет нужды из одной крайности вдаваться в другую. Скорцени не паникует, выход ищет, а нам его найти проще. — Американцам в плен сдаться?!
- Бороться! Бороться за будущее, которому сегодня грозит уничтожение.
— Твоя мысль для меня непонятна. Сегодняшнее камнем висит на наших ногах, а ты...
Сергей сперва прислушался к разговору, но вскоре устал от необходимости улавливать смысл чужих слов. Откинулся на спинку, сдвинул шторку на стекле. Люди на обочине похожи на снежных баб, плетутся из последних сил.
На железнодорожном переезде долго пережидали, пока пройдет длинный товарный состав. Из густой пелены одна за другой выплывали открытые платформы, а на них повозки, лошади, беженцы. Как фантастические видения проносились мимо машины, призрачные силуэты людей и животных.
— Трагический исход Германии! — угрюмо произнес Отто. Посты и заставы жандармерии и эсэсовцев возникали чуть не на каждом километре. «Майбах» останавливали редко. Завидев караулку или полицейскую машину, Занднер притормаживал, чтобы проверяющие могли рассмотреть номерной знак на автомобиле, и проезжал мимо. Только однажды перед шлагбаумом им встретилась длинная колонна легковушек и грузовиков. Отто обочиной, чуть не завязнув в глубоком кювете, объехал машины и едва не подмял лимузином группу эсэсовцев. Они с проклятьем расступились, а один свирепо рванул дверцу: