СМЕРТЬ НАС ОБОЙДЕТ
Шрифт:
— Куда прешь, идиот! Предъяви документы!
Отто отогнул лацкан, показал жетон службы безопасности. Эсэсовец отступил и ворчливо проговорил:
— Извините! У нас черт знает что творится. За утро пятьдесят дезертиров задержали... Проезжайте!
Отъехали. Занднер закурил и горько сказал: —В немецкой армии — дезертиры?! Когда такое бывало?
— В восемнадцатом году, Отто, перед революцией, когда свергли кайзера...
— Ты считаешь, что и сейчас сложилась подобная обстановка? Костя усмехнулся:
— У кайзера не было национал-социалистской партии, гестапо, СС, СД... Да и крови тогда немцы меньше пролили...
— Да, ты прав, мы по уши в крови, — согласился нехотя Занднер и угнетенно замолчал.
Дымной гарью встретил их Берлин. На улицах нагромождены баррикады, свежим цементом выделяются новенькие доты, окна нижних этажей домов заложены кирпичом и превращены в бойницы. Проверка за проверкой, «майбах» всякий раз останавливают, требуют документы.
Кругом развалины, тянет от них горько-полынным дымком. На стенах выгоревших каменных коробок зданий толстые ледяные наплывы. Безлюдно, мало машин, а на перекрестках жмутся на пронизывающем ветру полицейские-регулировщики.
— Знаменитая немецкая пунктуальность! — сквозь зубы процедил Отто, лавируя между каменными завалами. — Если вы не возражаете, я до утра побуду с дочерью. Спасибо, я этого не забуду... Вас не приглашаю, некуда. В комнатушке живут четверо, я буду пятым. Если не устроитесь с ночлегом, приезжайте, потесним соседей. Жду в восемь утра...
Как ни возражал Сергей, за руль сел Лисовский.
— Пойми, — увещал он друга, — ты немой, прискребется полицейский, неприятностей не оберемся. Скорцени ведь запретил заезжать в Берлин.
— Ладно, веди машину, — неохотно согласился Груздев. — Где нам на ночь притулиться?
— А черт его знает! — полез в затылок Костя. — Может, в развалины загнать машину?
— Окстись, милай!.. Не дай бог застукают с железными документами и роскошным лимузином! Ведь потом не оправдаемся...
— А если Бахова навестим?
— Жив ли дядя Саша? Еще на засаду нарвемся, тогда не сдобровать.
— Мы сначала обстановку разведаем...
— Найдешь?
— По карте находил, попробую на местности сориентироваться.
— Давай быстрей, я жрать хочу.
— Открывай консервы... Эх, Отто забыл ящик!
— Утром занесем, пусть родичей попитает. А рубать их сейчас несподручно, поди, заледенели в багажнике.
— Тогда терпи.
Долго плутали по улицам и переулкам, пока добрались до района, где жил Бахов. И здесь побывали бомбардировщики, оставив от кварталов груды развалин. Но мостовая и тротуары уже расчищены, лишь изредка попадали под колеса куски черепицы и обломки кирпичей. Костя проехал мимо знакомого дома, и сердца у парней упали. Ни дыма из трубы, ни огонька в окне, но дорожка чисто подметена. Довел машину до угла и притормозил на полпути к трамвайной остановке.
— Подождем, — предложил он, — авось, появится Александр Mapдарьевич. Трудно машину в городе водить, аж взмокрел.
— Еще движение небольшое, а то хуже бы пришлось. А с машиной у тебя ладно получается, освоил технику... Третий час, а похоже, вот-вот стемнеет.
Сергей сидел неподвижно, не выпуская сигареты из губ, а Лисовский извертелся, сгорая от нетерпения и тревоги. Наступит ночь, куда они подадутся? Редкие прохожие, поравнявшись с черным «майбахом», ускоряли шаг, бросая на его пассажиров опасливые взгляды. Серую снежную пыль завихряла поземка, переметая булыжники мостовой.
— Зря ждем, — расстроился Костя. — Время потеряем и на бобах останемся. Надо засветло где-нибудь с машиной устраиваться...
— Не ланикуй, вон дядя Саша идет. Поравняется, позови!..
— Господин полковник! — приоткрыл дверцу Лисовский. — Подойдите сюда.
Бахов заметно вздрогнул, но мигом подобрался и будто ненароком осмотрел пустынную улицу. Не вынимая рук из карманов, не спеша подошел. — Чем могу служить? — вгляделся и удивленно охнул. — Мои-то вы хорошие, напугали старика. Далеко ли путь держите? — К вам, если не прогоните. — Что вы, что вы... Милости прошу! Я несказанно рад вас видеть. Подъезжайте к дому. Нет, нет, я привычен пешочком ходить. Машину Костя подогнал вплотную к ограде и замкнул ее дверцы. Вошли в дом, хозяин извиняюще проговорил: — Не раздевайтесь. У меня холод, впору волков морозить. Норму выдачи угольных брикетов сократили, газ почти не подают. Я уж на кухне плиту сложил. Мародерствую по ночам, в развалинах доски и балки ворую, тем и греюсь. Грешен, люблю тепло...
Но парни не послушали полковника, сбросили теплые шинели с меховыми воротниками и жилеты, сняли фуражки. Костя сел к столу, а Сергей принес из машины ящик с мясными консервами, пачки сухих галет и три бутылки шнапса. Александр Мардарьевич удивленно следил за ним и протяжно выговорил:
— По-барски живете! И в чине, гляжу, повышены. От меня лейтенантами уезжали, а ныне в оберах ходите. Не опасаетесь разоблачения?
Лисовский улыбнулся:
— Документы настоящие, сам... Бахов протестующе поднял руки:
— Подробности, Костенька, не сообщай. Человек слаб, из него по жилочке можно вытянуть любой секрет. А я человек... Сереженька, дружок, помоги тесину разрубить. Сучок на сучке, а я малость отощал, никак с ней не управлюсь.
Плита чуть скособочилась, выглядела непривычно, словно была выложена красно-желто-черной мозаикой. Видать, Бахов для ее кладки использовал кирпич из развалин. Александр Мардарьевич, ловко орудуя кочергой, очистил колосники и, выдвинув заслонку в дымоходе, выгреб в ведро золу из поддувала. Нерешительно покосился на продукты, принесенные Груздевым, и неуверенно спросил у Кости:
— Как господа офицеры смотрят на картошечку в мундирах?
— О-о, самым положительным образом! Когда американцы кормили нас сладкой баландой, Сережка вспоминал о вашей картошке с селедкой.
— Вам удалось попасть к североамериканцам? — удивленно застыл полковник у плиты.
— Попасть-то попали, да еле ноги унесли, — помрачнел Лисовский. — Приняли нас за настоящих эсэсовцев и хотели перекупить, в свою разведку завербовать!
— Торгаши! — безапелляционно подтвердил хозяин. — Самое гнусное в человеке — торгашество. Недаром Христос изгнал из храма торгашей и менял... А вы повзрослели, посуровели, закаленными солдатами стали... Как вы к американцам выбрались?