Смерть титана. В.И. Ленин
Шрифт:
В своем первом крупном политическом сочинении, счастливо ставшем политическим бестселлером, «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?» я позже напишу о народниках: «Вера в особый уклад, в общинный строй русской жизни; отсюда вера в возможность крестьянской социалистической революции — вот что одушевляло их, поднимало десятки и сотни людей на героическую борьбу с правительством».
А героическая борьба действительно была. На крайнем ее полюсе стояла организация «Народная воля», исполнительный комитет которой — а в него входили Желябов, Перовская, Фигнер (если новая, советская власть этого еще не сделала, то надо обязательно в центральных городах России назвать улицы именами этих героев!) — постановил своей ближайшей целью
Вот это был замах! За два года — 1880 и 1881 — Исполнительный комитет подготовил 8 покушений на Александра II. 1 марта 1881 года Александр II был убит. А через несколько месяцев Александр III издал манифест о незыблемости самодержавия. Вот это ответ!
Каракозовский выстрел — в 1866-м; волна народнического движения, волнения рабочих на Семенниковском заводе в Петербурге — в 74-м; политическая демонстрация в Петербурге же на похоронах студента Чернышева, демонстрация «землевольцев» и рабочих на Казанской площади — в 76-м; речь Петра Алексеева — в 77-м; выстрел Веры Засулич в Трепова — в 78-м; взрыв в Зимнем дворце, произведенный Халтуриным, — в 80-м. Общество накалено и жаждет перемен, а правительство говорит о незыблемости!
Потом и практика, и теория доказали ошибочность террора, но заслуга народовольцев, разгромленных правительством в 81-м, состоит в том, что это были прямые выступления против царизма и переход к политической борьбе. Мы все говорили о колоссе на глиняных ногах, но кто-то должен был в этом убедиться. Кто-то первым должен был в этот колосс ткнуть пальцем.
В конце декабря 1885 года в Петербурге возникла «террористическая фракция партии «Народная воля» — это и была группа Саши. В ее программе, кроме утверждения террористической борьбы, уже и признание капитализма в России свершившимся фактом, а рабочего класса — «ядром социалистической партии». Вот они — народовольцы и их наследники! Надо признаться, что я всю жизнь был под обаянием их решительности и нравственной чистоты. Здесь я замечу, как часто наше внутреннее, сокровенное, наши симпатии и привязанности, в конце концов наши детские представления берут верх над рациональным, теоретически выверенным, бунтуя против нашей логики и опыта…
Обучение в Казанском университете было, естественно, платным. К этому времени, но еще до несчастья с Сашей, мама уже подала прошение попечителю Казанского учебного округа, в котором изложила свои обстоятельства после смерти нашего отца: «Нужно жить, уплачивать деньги за погребение мужа, воспитывать детей, содержать в Петербурге дочь на педагогических курсах и старшего сына, который, окончив курс в Симбирской гимназии, получил золотую медаль и теперь находится в Петербургском университете, на 3-м курсе естественных наук, занимается успешно и удостоен золотой медали за представленное им сочинение». И вот после этого прошения была маме назначена довольно большая пенсия — все-таки отец 30 лет прослужил по ведомству министерства народного просвещения.
Она получала эту пенсию до 1916 года.
Казалось, если не роскошествовать, а мы-то уж никак не роскошествовали, то жить было можно. Но из 100 рублей пенсии по 40 рублей мама пересылала в Петербург Саше и Анне, кажется, 2 рубля стоила пересылка, а на остальные 18 рублей надо было кормиться всем нам пятерым, уплачивать за освещение, за обучение Оли в гимназии, за дрова. Пришлось даже на время сдать половину симбирского дома жильцам.
О тех невероятных денежных трудностях, которые мы испытывали после смерти отца, свидетельствует такой факт. Незадолго до кончины он прочел в газетах о пожаловании ему ордена Святого Станислава, но мама не смогла выкупить согласно существовавшим правилам орденские знаки, потому что они стоили 150 рублей.
Когда мы переехали в Казань, симбирский дом был уже продан и вырученные деньги положены под проценты в банк. Были еще, конечно, небольшие доходы от имения деда, но они были ничтожны. На долю каждой из пяти сестер-наследниц приходилось около 45 десятин. Вот и все доходы, и этого должно было хватать и на обучение детей, и на жизнь.
Дедово имение находилось в 40 верстах от Казани — это тоже один из мотивов переезда, — в деревне Кокушкино. Сестре Анне пятилетний гласный надзор в Сибири был заменен по ходатайству матери — как мама успевала все! — высылкой в эту деревню. Здесь же после ареста, исключения из университета и опять-таки высылки прожил и я неуютную зиму 1887/88 годов. Все собрались вместе.
Студенческие волнения в Казани в декабре 1887 года — это докатившиеся сюда волны сильнейших возмущений молодежи Петербурга. Годы были в общественном смысле сложные. «Народная воля» разбита, социал-демократическая партия в России еще не народилась, массы еще не выступили на арену борьбы, студенчество было единственным слоем общества, в котором периодически выплескивалось недовольство устройством жизни. И после петербургских событий оно не спало, а во время летних каникул расползлось по городам России. Так расходится инфлюэнца в благоприятное для нее время года. Через эти смутные студенческие беспокойства много молодежи пришло в революцию.
Царское правительство невольно делало все, чтобы революционизировать молодежь, и удивительно тонко направляло ее в сторону социал-демократии. Кстати, и Саша, не очень помышлявший сначала об участии в переустройстве мира, как я уже говорил, всего-навсего пошел на Волково кладбище на «чествование», выражаясь языком полицейских протоколов, «25-летней годовщины смерти литератора Добролюбова».
Ну, поговорили бы студенты, ну, посотрясали бы воздух. Разве мало было в российском отечестве, да и в просвещенной Европе таких сходок, которые ни к чему не вели? Благородное и молодое студенческое либеральное сердце вспомнило замечательного литератора, умершего молодым, которому были свойственны демократические, свободолюбивые порывы. А правительство жестоко эту демонстрацию, состоящую из мальчиков и девочек со всей России, обучающихся в Петербурге, разогнало, как мелких торговцев, не приносящих дани околоточному.
Филеры в гороховых пальто, тупые, как березовое полено, полицейские, румянолицые от свежего степного воздуха донских и кубанских степей казаки — против зеленой молодежи, собравшейся возле могил любимых писателей, чтобы попроизносить речи. По словам моей сестры Анны — они с Сашей на этой демонстрации были вместе и от Волкова кладбища шли рука об руку, — именно это событие толкнуло старшего брата на путь террора: иначе с этим государством не договоришься, пусть и царь, и его сатрапы почувствуют, как это больно и жестоко.
Принято говорить, что здесь присутствовал юношеский максимализм. А дальше известно — суд, разбирательство, Сашина речь, казнь рано утром 8 мая 1887 года в Шлиссельбургской крепости. Могила, закиданная негашеной известью. Известно высказывание великого Менделеева: революция лишила его двух выдающихся учеников — Кибальчича и Ульянова. Отчего же все-таки лучшие шли в революцию?
Страна, в первую очередь студенчество, ужаснулась содеянному. Ужаснулась и заграница. Об этой казни писали английские, французские, швейцарские, польские газеты. Можно понять психологию русского студенчества: такой юный, и все же их брат, студент! Волна стихийного недовольства прокатилась и пророкотала по университетам. К декабрю она докатилась до Казани. Предлог, как обычно, был самый ничтожный. Всегда предлог в одном: пышные и велеречивые декларации правительства со словами отеческой любви к народу и — контрастом — конкретные действия этих же властей. Новый университетский устав 1884 года делал университетскую жизнь похожей на жизнь солдатских поселений. В частности, были запрещены любые студенческие организации, в том числе невинные студенческие землячества. Но я уже являлся членом самарско-симбирского землячества и был избран в общеуниверситетский союз землячеств.