Смерть в Париже
Шрифт:
— И что с ним прикажешь делать! Мы все-таки не у себя дома. А он знаменитый французский актер…
«Да, — подумалось мне, — Синатра в Штатах, Кобзон в России, Ален Д. во Франции. Артисты, блин! Народная любовь и тэ дэ. Пора петь начинать. Да я же и пел неплохо!..»
— До Красавчика дело дойдет! — сказал Гусаков. — Я сегодня должен получить информацию о Марканьони. Он и его кодла в последние дни затихли. Теперь понятно. Готовились к налету в Милане. Все-таки от нашей поездки была польза.
— Тремя людьми заплатили!
— Приходится платить… Я встречусь с Габриловичем, а после заеду за тобой.
— А этот дом надежен?
— Был надежен. Теперь я ни в чем не уверен.
— Что с Мариной делать?
— Делай то, что хочешь… Если обидишь ее — убью!
Он смотрел на меня холодно. Добрые елочные огоньки подмигивали за его спиной. И я знал, что Коля сделает так, как сказал.
Я поднимаюсь на второй этаж и прохожу по коридорчику. Справа комната Гусакова, слева — его кузины, моей Марины. Моей — звучит непривычно, да и неправда это. Она не моя. Физическая близость для многих женщин теперь мало что значит; так — приложение к статье из современного журнала…
В конце коридора ванная комната. Я открываю дверь и останавливаюсь на пороге. Марина лежит в воде с закрытыми глазами. Лицо ее печально. Шея и плечи. Ключица и трогательная ложбинка… Так учили — если началась неожиданная стрельба, то немедленно ищи ложбинку на местности и укрывайся в ней. Я нашел и укрылся…
— Что стоишь? — спрашивает она, не открывая глаз.
— Не знаю… Стою.
— Раздевайся и ложись ко мне.
Я разделся и лег в горячую воду. Стало по-животному радостно от воды, почти так же хорошо, как прошлой ночью.
Мы лежали вместе и вспоминали подробности. Не говорили ни слова.
— Вот, — сказал Гусаков, показывая на двухэтажный домик-пряник с башенками и большими окнами, — они тут и окопались.
Я стал разглядывать дом и лужайку перед домом. Лужайка состояла из дорожек, посыпанных толченым кирпичом, и газончиков, на которых летом, похоже, колосились тюльпаны или что-либо в том же цветочном духе.
Я стал разглядывать и мсье Колю, сидевшего за рулем и нервно барабанившего по нему пальцами. Коля был одет в новый белый плащ из дешевого магазина. Так посоветовала Марина. Чтоб, мол, не бросался в глаза. На голове Гусакова красовалась мятая шляпа в бежевую клетку и с широкими полями. Под шляпой находилось щекастое лицо с отросшими усами. Гусаков стал похож на деда Мазая постиндустриального общества. Думаю, на него прохожие оглядываются.
— И что, — спросил я, — ты предлагаешь этот замок штурмом брать?
— Штурмом не штурмом, — пробубнил Николай Иванович, — но что-то делать придется.
Парадная дверь домика-пряника приоткрылась, и на крыльце появился плотный коренастый мужчина с уоки-токи в руке.
— Это «горилла» Пьера, — объяснил Коля. — Возможно, он был среди тех, кто вас на ферме убивал.
— Мы их тоже убивали, — ответил я.
В руках Гусаков держал небольшой бинокль, похожий на театральный. Я взял у него бинокль и стал смотреть. Увеличивал он не Бог весть как, но белое, какое-то пористое лицо «гориллы» стало ближе. Я попытался узнать в нем кого-либо из нападавших и не узнал. Никого я, собственно, тогда и не разглядел толком. Был я не на вернисаже — еле живой остался… Сейчас передо мной находился «потенциальный
Пористорожий прошел по двору и исчез из поля зрения. За ним на крыльце появились еще двое. Они остановились у дверей и стали вертеть головами, как это обычно делают охранники. В кадр въехала длинная машина с темными стеклами, и пористорожий появился снова. Он обежал машину и остановился возле дверей тачки. Пористорожий тоже крутил башкой.
И тут дверь домика-пряника резко отворилась. Я увидел в бинокль седовласого дедушку, в котором сразу признал Пьера Марканьони. Бакенбарды у него действительно оказались обильные, как это и запечатлела фотография, показанная мне как-то Гусаковым. Дедушка оказался одетым в куртку морского пехотинца цвета хаки, и в ней он разительно выделялся среди «горилл», щеголявших в пиджаках и галстуках стального цвета с отливом. Движения у дедушки были быстры. Он сбежал по ступенькам к машине и нырнул в ее затемненные недра. Через некоторое время ворота, отделявшие лужайку и дом от улицы, откатились в сторону и из них выкатились две совершенно одинаковые черные машины — фиг скажешь, где сидит главный французский убийца дедушка Пьер.
— Откуда вторая взялась? — удивился я.
— Элементарно! — отмахнулся Гусаков. — В гараже две одинаковые тачки. Одну подали к дому, а выехали на двух. Элементарно!
— Не дураки… Иначе б мы их встретили у ворот и из двух подствольников разнесли в клочья.
Самое интересное заключалось в том, что черные машины выехали вместе, но покатились в разные стороны.
— Второй раз мы здесь остановиться не сможем, — сказал мсье Гусаков, а я спросил:
— Как так?
— Думаю, они и за улицей наблюдают. Если второй раз остановимся с теми же номерами…
— Но без информации как с ними справишься?
— Я тебе скажу. Но это как бы между нами… У Габриловича есть свой человек.
— Всех его людей перебили на ферме.
— Подожди! У него есть свой человек в охране дома.
— Не может быть.
— Может. Просто деньги. Просто большие деньги. Но только в охране дома, а не самого Марканьони. Габрилович очень переживает. На ферме погибли не просто его люди — друзья. С Пашей еще студентом он раскапывал курганы.
— Понимаю. Но все-таки — что станем делать?
— Скоро Рождество. Мы им и воспользуемся.
— Но все-таки?
— Рано что-нибудь говорить. Габрилович получит информацию. А я должен встретиться с Красавчиком… Какая же сука этот Корсиканец! Хрен ему будет, а не советский алюминий!
Гусаков включил зажигание, и машина тронулась с места. Какая странная тачка. Я даже марку не разглядел. Мы проехали несколько кварталов, и Гусаков меня высадил.
— Номер мой помнишь? Звони, если что, — сказал он.
Я похлопал по карману пальто, в котором лежала трубка сотового телефона. Теперь и Марина, и я, и Гусаков имели по трубке. Людей стало меньше, а трубок больше.
Такси остановилось, и я сел на заднее сиденье.
— Бонжур, — сказал водителю и протянул клочок бумажки с адресом.
Водила взял, обернулся и посмотрел с любопытством.
— Ты думаешь, что все так просто, — сказал Учитель-Вольтер, — взять и всех завалить? Мы ведь, французы, тоже не фантики, которые…