Смерть в рассрочку

Скрипник Сергей Васильевич

Некоторое время все молчали. Потом Иван Никандрович заинтересованно сказал:

— Очень интересная информация. Ну, а что можешь сказать о том, каков психологический настрой нашей армии или, как некогда говорили, дух войск?

— Если коротко, то настрой явно диссонансный, дух тяжелый, — ответил Игорь и улыбнулся. — А знаете, за последние шесть лет мне еще не приходилось так много за один раз говорить на эту тему.

Это было действительно так. И сейчас он словно спешил выговориться с этими людьми, которых он справедливо отнес к категории своих, за все годы молчания. Здесь не надо было опасаться ни мелкого подвоха, ни тихого доноса. Эти если и не одобрят, то хотя бы поймут. А если что не так, то дальнейшая его судьба тоже решится сразу, без проволочек. Однако было похоже, что пока он не очень-то их и удивил.

— И все же поясни, — напомнил Иван Никандрович.

— Хорошо, — согласился Игорь. — Я иногда вот о чем

думаю… Понятно, что война неизбежно меняет людей, и конечно, не в лучшую сторону… В сравнении с Великой отечественной эта война не просто малая, а очень малая. Хотя бы потому, что здесь гибнет неизмеримо меньше людей. И вот я думаю: неужели та война так же обнажила в людях их моральное, психологическое и всякое другое скотство, как и эта…

— Я думаю, — после некоторого молчания заговорил Сергей, — что последняя сволочь, потерявшая человеческий облик, защищая свою жизнь, может драться мужественно, остервенело, если хотите, геройски. Но все же не так, не с тем истинным мужеством, которое рождается не в страхе смерти, а в душе. Ну, а какая может быть душа у человека, потерявшего человеческий облик. Не надо сбрасывать со счетов идею и справедливость дела, за которое воюешь. Понимаете, что я хочу сказать?

— Кое-что, с трудом, — улыбнулся Иван Никандрович.

— И на том спасибо, — хмыкнул Сергей и продолжал. — Например, англичане до сих пор кричат: «Битва за Англию! Битва за Англию!» и до сих пор страшно гордятся проявленной силой воли и духа. А недавно в одной книге я натолкнулся на такое… Американский журналист Эдгар Сноу, побывавший в Сталинграде после пленения армии Паулюса, писал, что подвергшиеся бомбардировке участки Лондона могли бы укрыться в одном углу руин Сталинграда. Англичане горды тем, что отбили немецкую авиацию, выдержали бомбежку и не поддались панике. А здесь дрались в воздухе, дрались на земле и под землей за каждый дом, подъезд, этаж под непрерывным огнем с земли и тучами бомб с неба. Так какую надо было иметь силу духа и воли, чтобы выдержать этот ад и не только не поддаться панике, но и победить. Вряд ли такое могли бы выдержать люди, борющиеся только за свою жизнь. Такие под огонь не бросятся, не вскочат на танк врага с уже охваченной огнем бутылкой горючей смеси в руках, не закроют грудью пулемет, чтобы открыть путь товарищам. Это вот я и имел в виду. А вот очень интересные цифры. Там же вычитал. Одиннадцатого октября 1942 года лондонское радио сообщило… За 28 дней была завоевана Польша, а в Сталинграде за 28 дней немцы взяли несколько домов. За 38 дней была завоевана Франция, а в Сталинграде за 38 дней немцы продвинулись с одной стороны улицы на другую. Вот так воевали наши деды.

— Они же наши отцы, — с улыбкой уточнила Иван Никандрович.

— Это, конечно, очень впечатляет, — сказал Игорь. — Но ведь немцы были тоже отличными вояками. А они, как известно даже из песни, отребье человечества, фашистская нечисть, насильники, грабители, мучители людей, то есть совершенно утратили человеческий облик, о котором ты говорил.

— Так ведь они-то и потерпели поражение, — возразил Сергей.

— Не убеждает, — покачал головой Кондратюк. — Мне тоже хотелось бы, чтобы хорошие люди, борющиеся за правое дело, всегда побеждали, а плохие, преследующие корыстные интересы, терпели поражение. Но ведь чаще почему-то бывает наоборот. Ведь немцы завоевали всю Европу, уже будучи отребьем человечества. А вспомним несокрушимые когорты Александра Македонского, железные легионы Юлия Цезаря, победоносные армии Наполеона Бонапарта. Это же все наглые завоеватели, для которых не существовало понятие совести. Не знаю, какой уж там облик имели их солдаты, человеческий или нечеловеческий, но эти душители, грабители, губители государств и народов проявляли мужество, героизм и даже самопожертвование.

— Мм… да, — хмыкнул Сергей и покрутил головой.

— Эк, ведь куда тебя занесло, — коротко рассмеялся Иван Никандрович. — Тема чрезвычайно интересная, и мы как-нибудь вернемся к ней на досуге, если будет этот самый досуг. А сейчас я все-таки хотел бы услышать твое мнение, Валерий, о психологическом облике 40-й армии. Ты ведь с этого начал, да Сергей утащил тебя в дебри силлогизмов.

— Ладно, — сказал Игорь. — Да, я имел в виду не военную подготовку. В этом отношении моджахеды, которых натаскивают в базовых лагерях Пакистана и Ирана сотни иностранных инструкторов, безусловно уступают нашим солдатам. Разумеется, за исключением новобранцев, едва научившихся разбирать автомат. Я никогда не мог понять, зачем нужно бросать под пули необученный молодняк. Если уж обстреливать, так обученные войска. Не имею в виду и взаимные зверства. Они с наших живых сдирают кожу, наши стирают с лица земли целые кишлаки. Тут уж на войне как на войне — смерть за смерть, кровь за кровь. И не берусь решать, кто менее прав, кто более виноват. Не мое это дело. Меня беспокоит другое. Из того, что

мне пришлось увидеть за эти годы, делаю вывод, что в психологическом отношении наши войска совершенно не были подготовлены к войне. Значит, не так готовили, не так учили. Для военного человека война должна быть, в общем-то, нормальным состоянием. А здесь после первых же серьезных боев, как солдаты, так и офицеры, то есть профессиональные военные, психологически ломались, многие просто зверели, теряли тот самый человеческий облик. Казалось бы, уж тут, на войне, когда приходится рядом идти под пули, автоматически исключается дедовщина. Получилось наоборот. Она разрослась и приобрела самые гнусные формы. Многие офицеры не только морально издеваются над солдатами, но и просто бьют по морде, а бывало, что во время боя стреляют им в спину. А откуда взялось повальное воровство? Откровенный грабеж местного населения под угрозой оружия? Пристрастие к наркотикам, ради которых ничего не стоит покрошить из автомата афганскую семью или, походя, пришибить старика? Черт знает что! Какое-то сборище психов и неврастеников. И все обнажилось как-то вдруг, сразу. Пулями душманов, как шелуху ветром, унесло все вроде бы чтимые с детства моральные ценности, будто их и не было. Как там у Высоцкого… и все хорошее в себе доистребили. Конечно, я не повально всех имею в виду, но многих, очень многих, слишком многих, вот именно — слишком. Я понимаю, что во время Отечественной войны наверняка тоже всякое бывало. Но ведь не так, как здесь, почти повально. Значит у большинства людей и, видимо, в целом у народа была другая психологическая закалка.

Они снова помолчали, размышляя.

— Да, все это очень серьезно, — проговорил, наконец, Иван Никандрович и поинтересовался. — А как наши ребята?

— Были незначительные издержки, но в основном с нашими все в порядке, — не без некоторой гордости ответил Игорь.

— С них ничего не сдуло?

— Если и сдуло, то только лишнее, ненужное.

— Значит, правильно вас учили и воспитывали?

— Правильно.

— Несмотря на то, что вам приходится воевать больше других, наши люди остались людьми?

— Да.

— Но ведь и вам приходилось сталкиваться с местным населением, — сказал Сергей. — У вас-то как с ним, с этим населением, складывались отношения?

— Да никак. Мы стараемся не вступать с ними ни в какие отношения, и особенно при выполнении задания. Такова специфика работы. Но скажу вот что: я видел столько предательства и гнусных зверств по отношению к нашим солдатам со стороны этого «мирного» населения, что о жалости говорить не приходится. Если бы можно было безошибочно узнавать, кто из них действительно мирный, а кто лишь камуфлируется… Вооруженная оппозиция хорошо поработала над тем, чтобы закрепить в нас эти постоянные сомнения. Ну, а я при выполнении задания избавляюсь от них только, когда это необходимо, если иначе нельзя, а не по прихоти или жажды крови. Чего нет, того нет. Слава богу, садистов среди наших людей мне не встречалось. Если и были, то никак не проявляли своих склонностей.

Иван Никандрович, он же в миру полковник Геннадий Иванович Ярмош, один из ближайших помощников генерала Ермолина, знал о событиях в Афганистане куда больше, чем не только Кондратюк, но и чем многие офицеры штаба 40-й армии. Обладая обширной и разносторонней информацией, с высоты своего служебного положения он судил о событиях глубже и шире. А сказал, что мало знает, так как у него другое направление работы, для того, чтобы Кондратюк ослабил внутреннее напряжение и был откровеннее.

— Это хорошо, Валерий, что ты выговорился здесь, с нами, — сказал он. — И на этом остановись.

— Есть, — невольно подтянувшись, ответил Кондратюк, безошибочно уловивший в голосе собеседника интонации приказа.

— Ну вот, — улыбнулся полковник. — Это не язык дипломата. Если имеется потребность соблюдать субординацию, то вовсе не обязательно придерживаться внешних атрибутов ее проявления.

Полковнику понравился этот думающий, похоже, искренний парень, так болезненно переживающий разложение армии в Афганистане. Кажется, генерал не ошибся, остановив на нем свой выбор. В патриотизме, верности долгу и советской Родине молодого майора сомневаться не приходилось. Будь иначе, он толковал бы больше о победах и геройстве, чем о мерзости и вандализме.

Полковник тоже был патриотом и советским человеком. Но он в отличие от Кондратюка знал, что за люди стоят на вершине государственной пирамиды, и давно уже не отождествлял советскую власть с личностями властителей. Однако вновь испеченному майору, искренне верившему в то, что, кроме отдельных недостатков, у нас все делается к лучшему, знать об этом было необязательно. Будь он настоящим юристом, а не просто выпускником юридического факультета, каковым пока и оставался, тогда другое дело. Геннадий Иванович много раньше пришел к выводу, что умные юристы и журналисты, как правило, становятся циниками. А о какой вере можно толковать, когда имеешь дело с циником.