Смерть за стеклом
Шрифт:
— Ну, потому... потому что...
— Вот что, Келли, я не разозлюсь, если услышу, что глуп, только хочу знать почему.
— Я вовсе не хотела сказать... совершенно не имела в виду... — Келли замолчала.
А Дэвид снова закрыл глаза, чтобы вернуться к наслаждению, которое неизменно испытывал, восхищаясь изяществом собственных мыслей.
В этот момент в разговор внес свою лепту ординатор Хэмиш, обычно предпочитавший, чтобы его не замечали.
— Терпеть не могу всяких расписаний. Я пять лет прожил в студенческом общежитии и прекрасно знаю таких, как ты, Лейла. Дай тебе
— Значит, это ты его доконал? — встрепенулась Дервла.
— Я просто привожу пример, — поспешно объяснил ординатор.
— Вот что я вам скажу, — с энтузиазмом вступил в разговор Джаз. — Хуже докональщиков есть только маскировщики: изведут все, но оставят последний клочок, чтобы прикрыть пустой кронштейн.
Хоть Джаз и числился учеником повара, это была всего лишь работа, а не призвание. Не этим он хотел заниматься в жизни: он мечтал о карьере комика и поэтому очутился в доме. Решил использовать шоу в качестве трамплина для продвижения к своей цели. Он умел рассмешить приятелей и надеялся, что эта способность принесет ему когда-нибудь хорошие деньги. Но не за шутовство, а заумные каламбуры и репризы. Чтобы его слушали разинув рты, чтобы он был первым умником в стильных шоу и все ему завидовали. Чтобы приглашали в самые хитовые вечерние телепередачи, а он бы рассуждал об умопомрачительных знаменитостях. Джаз мечтал стать хозяином на церемониях присуждения премий. Вот какие амбиции были у Джаза: войти в элиту звезд, которые, словно из рога изобилия, сыпали блестящими экспромтами. Казаться крутым и остроумным, носить клевые шмотки, стать символом эпохи и получать кайф на полную катушку.
Поэтому Джаз хотел, чтобы его замечали, чтобы видели, какой он потрясающе славный парень и классный прикольщик. И с первого дня в доме он не упускал ни одной возможности продемонстрировать свое обаяние и внести лепту в общий разговор.
Тему туалетной бумаги он воспринял как настоящий подарок судьбы.
— Маскировщик — тот же туалетный фашист! — выкрикнул Джаз. — Он не обязан менять рулон, потому что бумага не закончилась. Но оставляет такой клочок, что его товарищ вынужден подтирать задницу пальцами.
К удивлению Джаза, его выходка была встречена всеобщим молчанием. Вероятно, еще и потому, что он обращался прямо в одну из висевших под потолком телекамер.
— Не старайся, Джаз, — нарушила молчание Дервла. — Ты же не знаешь, попадет эта запись в эфир или нет.
— Но почему бы не попробовать, детка, — отозвался он. — Билли Конноли, когда был еще докером в Глазго, забавлял на берегу чаек.
— Подождите, — возмутилась Лейла. — Что вы все никак не угомонитесь? Мы пытаемся организовать быт.
— Лучше поступим так: не будем трепыхаться, и со временем все устроится, — предложил Хэмиш. — Все когда-нибудь приходит в норму.
— Еще как приходит! — возмутилась Дервла. — Благодаря таким, как Лейла и я. — Ее мягкий, поэтичный голос потерял толику мягкости и поэтичности. — А потом такие, как ты, заявляют: я же говорил, что все устроится. Но дело в том, что ты сам и пальцем не пошевелишь.
— Как хотите, — буркнул Хэмиш и вернулся
День тридцать первый
3.10 пополудни
— Заметили, сэр? — Хупер нажал на «паузу». — Хэмиш снова пошел на попятную. Не желает лезть на рожон. В кандидаты на вылет тихие, как правило, не попадают.
— Как же так? — смутился Колридж. — Ведь это он заявил в исповедальне, что не уйдет из дома, пока с кем-нибудь не переспит.
— Он самый — наш милый доктор.
— Но разве подобного утверждения мало, чтобы выделиться?
— Здесь иное, — вздохнул сержант. — Исповедальня — игра на публику. Хэмишу нужна перчинка. Если остальные объявят его кандидатом на вылет, зрители могут воспротивиться, захотят посмотреть обещанный секс.
— Но заявление Хэмиша — веская причина, чтобы выставить этого типа вон!
— Отнюдь не для большинства, сэр.
День четвертый
2.20 пополудни
Все пожали плечами. Это означало, что победа в тот день осталась за Лейлой и Дервлой. В доме не было ни карандаша, ни бумаги, и Джаз, опираясь на свой опыт ученика повара, предложил сложить расписание из спагетти.
— Они прекрасно липнут к стенам, — объяснил он. — Спагетти так и проверяют: если пристают, значит, блюдо готово.
— Что за чушь! — возмутился Газза. — Развесить обед на стене!
— Да не весь, дурень. Всего несколько штук.
— Ну, валяй.
«Джаз ловко расправляется с макаронами и лепит их на стену», — сообщил Энди.
— Потряс! — восхитился повар своей работой. — Теперь изобразим всех нас крупинками риса — крахмал удержит их на стене.
— Супер! — закричала Мун. — Пусть каждый отметит свои зернышки. Так делают индийские умельцы, которые режут из рисинок скульптуры. Очень мелкие детали — я видела по «Дискавери». Философская штука. Но чертовски трудно разглядеть.
— И чертовски глупая, — вставил Газза.
— А вот и нет. Вдумайся, сколько в этом духовности. Представь: в чаще падает дерево. Никто этого не слышит. Так и тут: рисинки украшают не для нас с тобой, а для Бога.
— Ты меня не убедила.
— Это потому, что ты к вечеру тупеешь. Сам ты, Гарри, думаешь, что как бы умный, а в действительности — ужасно дремучий.
Все стали обсуждать, как обозначить рисинки, и в это время из угла подал голос Воггл:
— Люди, подождите, я еще не сказал. Этот домашний фашизм только сеет среди нас распрю. Единственный приемлемый и разумный способ организовать гигиенический контроль — положиться на обоняние.
«Арестанты» повернулись к Вогглу.
— Обоняние мне подсказывает, что ты окончательно протух, — съязвил Джаз.
— Подождите, подождите, — решила сгладить ситуацию Лейла. — Воггл, ты же не считаешь, что любая организация труда — это фашизм.
— Считаю.
Наступила долгая пауза. Девять «арестантов», заключенных в одном пространстве с существом из черной клоаки тоннеля, обдумывали его ответ. Каждый понимал, что им придется жить с человеком, который не видит разницы между мытьем посуды и оккупацией Польши.