Смертник
Шрифт:
– Поэт. – Проводник одобрительно усмехнулся. – Я тоже в молодости стихи писал для стенгазеты. Почитаю тебе потом на досуге. Но подметил точно, слышишь, Макс номер сто один? В Зоне все не так, все наоборот. Живое мертвым прикидывается, а мертвое – живым. В самую суть смотришь, Очкарик. Ладно, садись теперь, чисто кругом, – милостиво разрешил Грек.
Уже повернувшись, Грек успел отметить, как нерешительно переминается с ноги на ногу Краб, бросая кроткие пытливые взгляды на Очкарика. Оно и понятно: союзника себе ищет. Тоже не дурак, начинает понимать, что Очкарик – проводник от Бога, с таким не пропадешь. Думает, все мысли скрыты, а на самом деле у него
«Молодые!.. – Грек на ходу неодобрительно покачал головой. – Хоть бы на чужих ошибках учились».
Со времени, когда он был на свалке в последний раз, ничего тут не изменилось. Груда техники, совсем старой, разной степени изношенности, издалека напоминала муравейник. В центре высилась гора искореженного металла. Угадать в нем то, что прежде, крутя колесами, передвигалось по дорогам, не представлялось возможным. Острые углы разорванных капотов, крыш, черные дыры вместо лобовых стекол, подвески всех мастей. Что за сила стянула все это в кучу высотой более тридцати метров? Непонятная мощь почему-то неожиданно иссякла, и прочий металлолом остался в беспорядке валяться на поле площадью в несколько раз больше футбольного, создавая некое подобие лабиринта, пройти по которому, не напоровшись на металл, внезапно обрушившийся на голову, – затея почти нереальная.
С первого взгляда Греку стало ясно, что мародеров на свалке нет. Среди разномастной искореженной техники, сгнивших крыш и вывороченных наизнанку двигателей всевозможных комбайнов, тракторов, уазиков, жигулей и побед расположилась сытая стая слепых собак. В том, что стая была сытой, сомневаться не стоило: пара собак затеяла любовную игру. Остальные лежали поодаль. Черная сука, распластавшись на спине, кормила взрослых щенков.
«Отъелись, падаль!» – Грек зло прищурился.
Чего-чего, а дармовой жратвы в Зоне хватает, вот и жиреют. Для кого-то стая собак обернулась смертью, а новичкам сегодня опять повезло. Сытая стая нападать не будет, зверье остается зверьем. Отогнать стаю в случае чего проще простого. Пара выстрелов из пистолета ТТ – и они разбегутся. Лишний шум ни к чему – вот что должно стоять во главе угла.
Впрочем, разбегутся – сильно сказано. Так, отлетят на безопасное расстояние, а потом, оставаясь незамеченными для глаз, пойдут по следу – будущая добыча тоже на дороге не валяется. Псы станут преследовать отряд на таком расстоянии, чтобы их появление, скажем, через сутки-двое, чаще ночью, стало бы полной неожиданностью для того, кто сталкивается с этим впервые.
Грек на первых порах готов был с этим мириться. Тем более что впереди отряд ждала река. Слепые твари, как почти все порожденья Зоны, терпеть не могли воду, поэтому километров через пять оторваться от них не составит труда.
Будто услышав его мысли, черная сука подняла морду и уставилась в том направлении, где за кустами скрывался Грек. На узкой морде с глазами, затянутыми пленкой, дернулся огромный влажный нос. Сука пыталась по запаху определить, исходила ли с холма угроза для стаи. Кончики острых ушей, прикрывающих слуховые раковины, встали торчком. Собака целую минуту, не шевелясь, оценивала обстановку, потом вернулась к своему прерванному занятию.
Сомнений, если они и были, не осталось. Мародеров в окрестностях свалки нет. Они народ нервный и не потерпели бы присутствия собак. Да и те небольшие любители
Кстати, не жалкие ли останки мародеров переваривались сейчас в утробах слепых тварей?
Человека, потерянно бредущего между завалами искореженной техники, Грек заметил в последнюю очередь. Тогда, когда собрался уходить. Заскорузлая повязка в рыжих пятнах подсохшей крови скрывала пол-лица. Сквозь камуфляж, разорванный в нескольких местах, проглядывало тело, все в подтеках и ссадинах, покрытых корками запекшейся крови. Неестественно вывернутое плечо стягивал автоматный ремень. Само оружие болталось за спиной и при каждом шаге било человека по боку.
Издалека тот походил как на зомби, так и на убогого – то бишь живого сталкера, потерявшего рассудок. И тот и другой могли представлять опасность.
А могли и не представлять.
Зомби и убогие бесцельно бродили по дорогам Зоны и сталкеров, как правило, не трогали. Но так же, как в каждом правиле бывают исключения, имелось и здесь свое «но». Временами на тех и на других находило. Причем эти моменты никак не зависели от внешних условий. По крайней мере, ученые, получившие массу порождений Зоны в качестве материала для исследований, так и не смогли определиться, в связи с чем безобидные, постепенно становящиеся мумиями создания и сумасшедшие типы вдруг впадают в немотивированную агрессию. Тогда бойся попадаться им на пути. Живучий до последнего, зомби, не имеющий под рукой оружия, рвал зубами все, до чего мог дотянуться. Ровно до тех пор, пока благодаря умелым действиям не распадался на отдельные фрагменты.
То же касалось и убогих. Живой человек, только сумасшедший, к которому и относились соответствующим образом – жалели. Поначалу. До первых случаев ярковыраженной шизофрении.
С убогим можно было поговорить. Более того, от него трудно отвязаться. Если он выходил на людей, то двигался за ними как привязанный. Будучи взят в команду, подобный тип превосходно справлялся со своими обязанностями. Лучшего часового, охраняющего покой спящих товарищей, было попросту не найти. Отсутствие логики в рассуждениях с лихвой окупалось звериным чутьем.
Так было поначалу. До первых вспышек агрессии, возникающей в силу неизвестно каких причин.
На убогого вдруг находило. В такие моменты он ничем не отличался от зомби. Стрелял, если патроны оставались в патроннике, вырезал все живое, без ножа рвал ногтями и зубами. Даже мертвый убогий продолжал двигаться, и убить его окончательно было так же сложно, как и зомби.
Проводнику снова вспомнился Параноик с его способностью издалека отличить зомби от убогого. Греку приходилось ходить в связке с легендарным сталкером.
Он не забыл, как однажды Параноик поднес к глазам бинокль, разглядел одинокую фигуру, бредущую по полю, и сказал:
– Это убогий.
Так и оказалось впоследствии.
Параноик убогих жалел.
– С каждым может случиться, – говорил он. – Тут не только мать родную забудешь, но и как тебя зовут. Главное – на всей Зоне не отыщется доброй души, чтобы проводить тебя домой.
Вот за это и получил Параноик свое прозвище – за то, что выводил убогих с Зоны. После их определяли в сумасшедший дом, там у Параноика работал брат. Поговаривали, что после года усиленного лечения к некоторым возвращалась не только память, но и человеческое восприятие окружающей обстановки. Во всяком случае, если приступы агрессии и приключались за желтыми стенами, то с ними успешно справлялись.