Смертоцвет
Шрифт:
— Не стоит благодарности.
— Значит, по этому пункту у нас с вами полная ясность. Теперь перейдем к остальным. Для того, чтобы вы могли отсюда выйти, мне необходимо ваше содействие. Прежде всего, показания на князя Оболенского, князя Ермолова и прочих участников обширного заговора.
— Какого еще заговора? — переспросил Герман.
— Того самого, в котором вы предлагали мне поучаствовать! «Люди в правительстве, которые, видите ли, мне сочувствуют!». О, я отлично знаю, что это за люди. Они хотели меня использовать для того, чтобы я покрывал их грязные делишки. И, кстати, использовали с этой целью вас, молодой человек.
— Не понимаю, о
— И с моей дочерью тоже не имели? Или вы хотите сказать, что втерлись ко мне в дом вовсе не для того, чтобы вовлечь меня в ваши игры? Молчите? То-то же! Слушайте: я вас, в некотором роде понимаю. Вы не заговорщик, вы просто человек, который запутался. Что ж, давайте мы поможем вам выпутаться их этих тенет.
Герман невольно вспомнил распухшее лицо повешенного Ферапонтова. Да, эти, пожалуй, помогут выпутаться…
— Вы сейчас употребили слово «мы», — осторожно произнес он. — «Вы» — это кто?
— Мы это те, кто готов взять на себя ответственность за происходящее в империи в час, когда власть начинает ослабевать. Мы называем себя Святой дружиной — это единственное, что вам пока следует знать. Но не сомневайтесь — у нас большие возможности. И они позволят нам, в том числе, обеспечить вашу безопасность.
Он помолчал некоторое время, сжав морщинистые пальцы в замок, а затем продолжил.
— Ладно, я расскажу вам всю историю, чтобы вы могли выбирать осознанно. Святую дружину я создал около двух лет назад после того, как… неважно. В общем, после того, как заметил некоторые странности и решил, что престолу необходима новая опора. Не сегодня — завтра может случиться так, что власть из рук Его Величества начнет рвать свора алчных аристократов, и в этой сваре примут участие и армия, и Корпус жандармов, и Третье отделение. Ни на кого нельзя положиться — только на того, кто лично предан престолу.
Я изложил эту концепцию Его Величеству в ходе аудиенции, но не нашел понимания. Боюсь, меня поняли, как очередного интригана, готового половить рыбку в мутной воде. Но это ненадолго: заговор, который я повергну к подножию трона, убедит Его Величество, что я был прав.
— Заговор, который вы же и создали, — проговорил Герман, и граф чуть дернулся, словно уколотый иголкой. — Вы нарочно передали оружие Надежде, чтобы создать угрозу престолу. Одним выстрелом убить двух зайцев: и напугать Его Величество разгулом терроризма, и избавиться от своих политических противников.
— К сожалению, великие задачи требуют нестандартных методов их решения, — граф кивнул. — Кстати, если не секрет, как именно вы поняли, что за всем этим стою именно я?
— Леденцы, — ответил Герман. — Их любил ваш лакей, и их я находил на местах преступлений. Это же вашего Матвея вы использовали, как исполнителя на первых порах? И он же ходил вместе с Ферапонтовым в осколок, потому что самому Ферапонтову вы до конца никогда не доверяли. Его вы тоже поймали на крючок, как меня сейчас? Сначала финансировали его экспедиции, а потом постепенно сделали его своим соучастником, так что он уже не мог соскочить с крючка.
— Этот крючок звали Ариадна Константиновна Уварова, — произнес граф со вздохом. — Я пообещал ему, что отдам ему ее руку, когда все это закончится. Он бы получил права высшего дворянства, доступ к заклинаниям вплоть до восьмого ранга и, конечно, много денег на свои исследования. Ему было все это очень лестно, человек он был молодой…
— А потом вы убили его, — констатировал Герман. — А перед этим — Матвея. Потому что оба слишком много знали.
— Разумеется. Как я уже говорил, в этом деле требуются нестандартные методы…
— Это как раз стандартные методы политического интригана. Его Величество был совершенно прав, когда отстранил вас. Вы планируете прибрать к рукам его власть и править за него. Вы отстраните руководство Корпуса, а потом, может быть, и Третьего отделения, и армии, везде рассадите людей из этой вашей дружины.
— Разумеется, оставлять ключевые позиции в руках ненадежных людей не имеет смысла. Впрочем, ладно, хватит ходить вокруг да около, мы с вами взрослые люди. Да, я предлагаю вам поучаствовать в государственном перевороте, но вы уже в одном поучаствовали, так что вам и книги в руки. В вашем нынешнем положении, в котором никто не даст за вашу жизнь — а тем более, карьеру! — ломаного гроша, это невероятно щедрое предложение.
— А если я его, все-таки, отвергну?
— Ну, в таком случае все просто. Вот здесь, — граф хлопнул ладонью по пухлой папке, — аккуратно собранные материалы, на основании которых любой суд — даже самый непредвзятый — уверенно признает вас виновным в преступлениях так называемого флороманта.
— Меня?!
— Ну, а кого же еще? Судите сами: пока вы служили в Москве, там же орудовал и флоромант. Затем вы перебрались в Зубцов, и — надо же, какое совпадение! — следующее убийство случилось уже там, причем прямо в том месте, которое вы проходили по дороге на службу. Все следующие преступления происходили так или иначе в вашем присутствии, а в последних двух случаях вы же и обнаружили тела. В том числе, тело Ферапонтова, которого и обвинили посмертно во всех убийствах. Не кажется ли это вам подозрительным?
— Это само по себе ничего не доказывает!
— А то, что вы уже привлекались к расследованию по обвинению в сокрытии внешнего артефакта? И уйти от ответственности смогли только благодаря покровительству вашей любовницы и шефа Корпуса жандармов? Тоже ничего не доказывает, но поверьте, для суда это будет серьезный аргумент. Тем более, что суд, конечно же, будет закрытым, и никто посторонний в нем участвовать не будет. Вас проверят врачу, найдут вас склонным к половой распущенности и жестокости. Объявят, что вы получали наслаждение, убивая невинных людей. Сперва убивали только для удовольствия, а потом — чтобы скрыть прежние преступления.
— А вам самим не жалко было всех этих людей? — спросил вдруг Герман. Он думал смутить графа этим вопросом, но у того даже бровь не дрогнула.
— Жалость удел слабых и нервных, — произнес он. — Когда вы поживете и послужите с мое, то поймете, что ваши личные чувства не имеют значения, а имеет значение — дело. Что поступать надо не жестоко или мягко, а так, как для дела полезнее. И тем не менее, из некоторой сохранившейся во мне с юных лет сентиментальности я старался выбирать тех, кого действительно было не особенно жалко. Раз крепостной не согласился получить свободу, значит он не очень-то дорожит своей жизнью и готов расстаться с ней, если это потребуется для блага его хозяина. В данном же случае это действительно было нужно для того, чтобы их хозяева продолжали наслаждаться жизнью, будучи избавлены от политических потрясений. Согласитесь, что крепостной, отказавшийся от вольной, это, в сущности, нечто очень героическое, но… в то же время, не совсем человек. Вам так не кажется? Это поступок не человека, а собаки. Собакой можно восхищаться, но, если ради спасения человека нужно убить собаку, думаю, мало кто скажет, что это неприемлемо.