Смоленский поход
Шрифт:
По прикидкам путь до Калуги верст примерно двести. Прошли мы его за четыре дня и свалились полякам как снег на голову. Как раз, в этот день командовавший местными поляками полоцкий хорунжий Ян Корсак в очередной раз подошел к стенам города и потребовал от воеводы Жеребцова сдаться. Для чего это ему понадобилось, точно сказать затрудняюсь. Может, хотел сжечь дотла прежде чем отступить, может еще чего удумал, но выйдя со всем своим отрядом к зажатому между двух оврагов деревянному кремлю пан хорунжий оказался в западне. Выставленные им заставы были вырезаны людьми Корнилия Михальского и не смогли предупредить своих товарищей о нашем приходе. Так что известие о том, что русский воевода отказался от сдачи, пришло одновременно с видом разворачивавшихся для атаки эскадронов рейтар. К чести пана хорунжего он не запаниковал, а трезво оценив обстановку попробовал спасти
_______
*Вольт. — Разворот на лошади скачущей галопом на 360ў. Различают большой вольт — 10 м. и обычный — 6 м. Полувольт — поворот на 180ў.
Вид отступающего противника казалось совсем разъярил шляхтичей и они все более теряя строй, рванулись в погоню. Рейтары отстреливаясь продолжали уходить и вывели атакующую хоругвь прямо на спешившихся драгун фон Гершова и стрельцов Пушкарева. Те построившись уже ожидали вражеской атаки, а в промежутках между ротами пушкари устанавливали заряженные картечью пушки. Когда поляки увидели перед собой готовую к бою пехоту, что-то предпринимать было уже поздно. В последней отчаянной попытке дотянуться до врага и утолить свою ярость его кровью, пришпорили они своих коней, но русские пушкари уже вжимали фитили в затравки пушек. Даже каменная картечь выпущенная в упор произвела ужасные опустошения во вражеских рядах, а драгуны и стрельцы тут же довершили начатое и вбили в ослабленный уже строй шляхтичей и почтовых несколько залпов и остановили-таки безумный бег их коней. Выдержать это было уже выше человеческих сил, но когда немногие уцелевшие стали разворачивать коней, на них с двух сторон, подобно железным челюстям капкана обрушились рейтары. Яростные крики атакующих перекрывали жалобные стоны раненых, а лязг сабель казалось, был слышен и на небесах равнодушно взирающих как одни люди безжалостно убивают других, забыв о милосердии и заповедях божьих. Немногие из литвин пережившие этот ужас будут потом говорить о небывалой жестокосердности московитов не берущих пленных и не щадящих сдающихся, забыв при этом, сколько они сами совершили жестокостей в этом несчастном краю. Ибо казалось уже, что не осталось ни храма ими неоскверненного, ни дома не ограбленного, ни женщины не обесчещенной. И павшие в этой жестокой битве лишь платили по своим счетам предъявленным им судьбой.
Впрочем, не все из войска пана Корсака ринулись в горячую схватку. Пока самые доблестные шляхтичи атаковали врага, прочие попытались малодушно спасти свои жизни и спустившись в Городненский овраг прорваться к реке. По дну этого оврага текла к Оке речка Калужка, и он был куда менее проходим чем Березуйский, так что там их не ожидали. Но тут случилось совсем уж неожиданное: открылись ворота и изнемогавшие доселе от осады защитники города сами вышли навстречу бегущему врагу. Впереди взявшихся за оружие посадских и окрестных крестьян бежал прихрамывая и размахивая саблей сам воевода Жеребцов, за ним десятка полтора стрельцов — все что осталось от гарнизона пограничной крепости. Прикрывая вылазку горожан со стен ударили несколько пушек и эта соломинка сломала спину верблюда.
Подскакав к защитникам крепости в сопровождении рынд, я спешился и, подняв с земли бросившегося в ноги воеводу, обнял его и трижды по обычаю расцеловал.
— Федор Жеребцов, за верную службу жалую тебя кафтаном со своего плеча и шапкой! — объявил я ему и выразительно взглянул на рынд.
Помощник одного из них тут же полез в специальный мешок и достав требуемое кинулся вместе с другими надевать награду на воеводу. Помощники эти набираются из дворян родом помельче чем рынды и должны им помогать в службе. В чем эта помощь заключается я так и не понял, но узнав что официальное название помощника — «поддатень» интересоваться перестал.
— Воинов своих сам наградишь, а с посадских и прочих что за оружие взялись, велю в сем году податей не брать.
— Государь, радость какая, — бормотал почти плача воевода пока его одевали, — довелось дожить до светлого дня, а я уж в чистое переоделся, думал не выстоим против супостата.
— Ну, полно воевода, даст бог, поживешь еще, мне такие верные слуги нужны. Ты, кстати, где коня потерял?
— Ой, государь, конь дело наживное. Главное супостата одолели…
Тем временем к нам подтянулись и прочие командиры моего войска и мы приготовились к торжественному вступлению в Калугу.
— А где Анисим? — спохватился я.
— Где-где, — усмехнулся разгоряченный схваткой Никита Вельяминов, — обозом ляшским занялся, поди уж прибытки считает.
В горячке боя мы и вправду не то что позабыли, но как-то выпустили из виду обоз нашего противника. Литвины, конечно, не чета полякам и припасов с собой возят поменьше, однако и тот что имелся у покойного теперь пана Корсака впечатлял. Хозяйственный же Анисим, видя что судьба боя уже решена, окружил вражеские возы стрельцами из второго батальона и пока остальные азартно рубили шляхтичей, он рачительно позаботился об их добре. Ну, что скажешь — молодец.
Войдя в город мы под колокольный звон торжественно проследовали в главный храм Калуги «Покрова Богоматери», где в честь одоления над врагом отслужили благодарственный молебен. Поначалу я не хотел задерживаться в городе и сразу же двигаться дальше, однако сражение не прошло для моего войска даром, хотя потери были не велики. Требовалось позаботиться о погребении убитых и лечении раненых, охране пленных и трофеев, а также послать гонцов в Москву порадовать бояр известием о первой победе. После молебна воевода слезно попросил меня не побрезговать и отведать чем бог послал. Разумеется никаких разносолов в осажденной крепости не было, но отказаться означало кровно обидеть. Выручили нас припасы пана Корсака, спешно доставленные в город и поданные к столу. Впрочем, никаких излишеств я не допустил и сразу после ночевки велел трогаться своему воинству дальше.
— Куда теперь прикажешь государь, — почтительно поинтересовался Вельяминов, едва мы встали из-за стола.
— На Вязьму, — коротко отвечал я ему.
— Опасно государь, — счел своим долгом предупредить меня кравчий, — сказывают отряды ляшские под Можайском стоят.
— Вот и пусть стоят, — хмыкнул я, — а мы тем временем выйдем к Вязьме и встанем между ними и Смоленском, а из Москвы двинется Черкасский с войском. Вот пусть и помечутся между молотом и наковальней.
— Так Черкасский только через три недели выйдет, — озадачено переспросил Никита.
— Ага, и об этом каждая торговка на базаре и каждый нищий на паперти знают, — улыбнулся я и обратился к стоящему рядом Михальскому, — Ведь знают, Корнилий?
— Знают государь.
— Вот и славно, вот и хорошо. Ты, кстати, пленных допросить успел?
— Больно некого допрашивать, государь, начальные люди или погибли как Корсак или поранены сильно. А простые жолнежи и казаки мало что знают…
— Лисовский здесь был? — перебил я своего телохранителя.
— Был, — помрачнел Корнилий, — это его хоругвь оврагом прорвалась.
— Ничего-ничего, — утешил я его, — господь не без милости еще встретимся. Хотя овраг сей можно было и перекрыть. Ну да чего уж теперь, впредь наука будет.
— Государь, — не выдержал Вельяминов, — так что Черкасский раньше чем уговаривались рать поведет?
— Да, Никита Иванович, так уж мы с князем Дмитрием Мастрюковичем уговорились, а если паче чаяния запамятует, так о том я ему с гонцами грамотку отправил. Да ты не сердись, кравчий, раз уж ты про сие не прознал, стало быть и никто не ведает, а значит тайность мы сохранили.