Смородинка (сборник)
Шрифт:
— Вы не беспокойтесь, я не голоден, а если время у вас есть, сыграйте «Патетическую сонату» Бетховена. — Мама никогда не отказывала, знала, что в особо любимых местах Карл Иванович начинал с воодушевлением подпевать.
К концу работы от Карлуши все больше слышится «Тон бела неже» и это значит, что он доволен и скоро нас встретит сиреневый сад!
И, вот, наконец, момент нашего восхищения и безоговорочного триумфа Карла Ивановича! Стены моей маленькой комнаты, начинаясь от пола сдержанно-фиолетовым, переходят в лиловый, и постепенно становятся светлее. Около потолка они уже нежно-розовые, как лицо зардевшейся невесты. И, вот потолок! Сад!! Бал сирени! Роскошный и
После первого нашего «Ах!» следует второе. Мы замечаем, что цветы составлены не беспорядочно, а заботливо и продуманно. С той привольностью, за которой угадывается разумный и тонкий расчет. Края потолка выписаны самыми темными и тяжелыми кистями поздней иранской сирени с одиннадцатью, (непременно, одиннадцатью!) лепестками. Она сменяется роскошью сирени обыкновенной, пленяющей богатством красок. Это наша, милая сердцу сирень, у которой так интересно отыскивать цветок с пятью лепестками, чтобы потом непременно съесть его, загадав желание! Ближе к центру ее сменяет голубая венгерская сирень с удлиненными кистями. Потом сизо-розовая, словно раструб морской раковины! И, наконец, у самой люстры, бал цветов венчают гроздья белой сирени, с зеленоватыми кулачками бутонов! Гремите, фанфары! Рассыпайтесь трелью, флейты! Славьте весну! Приветствуйте сирень на потолке!
— Карл Иванович! Вы, вы …гений! — бормочет мама, готовая расплакаться.
— Спасибо, Карл Иванович, дай Бог здоровья. Золотые руки, золотые! — восторженно повторяет мой отнюдь не сентиментальный папа.
Хмельной от похвал Карлуша тычет себя пальцем в грудь и повторяет:
— Сказал — сделаю, и сделал! Эстенвольде слово держит! А вы… Когда придешь, завтра, послезавтра… Не будьте крохоборами, друзья мои! Ну, как, каранкушик, нравится? — склоняется он ко мне.
Я не могу сказать ни слова. Я не могу обнять его. Руки мои обхватывают только часть его заляпанного халата, и я утыкаюсь лицом где-то в область Карлушиных колен.
— Ангел мой! — поднимает он меня на руки, и жиденькая слеза дрожит в его глазах. — На здоровье, на счастье! Будешь помнить Карлушу?! Не забудешь?
…Помню, Карл Иванович. Все помню. Вот, и написала… Спасибо Вам…
Почти невыдуманная история
Люди никогда не предполагают, что в затасканном слове «счастье» может таиться весьма неожиданный смысл.
Утро понедельника для Суэль выдалось занозистым. И дело было вовсе не в несчастном понедельнике. За свою более чем сорокалетнюю жизнь за вычетом 7 безмятежно-абрикосовых лет детства — Суэль обожала абрикосы и в детстве мерилом всего лучшего для нее был этот солнечный плод, — она научилась различать утра. Они могли быть теплыми, радостными, угрюмыми, нежными, скучными. А это было именно занозистым. И вроде бы все ничего. И проснулась вовремя, и выспалась перед работой, и заварка была свежей, и дети не корчили кислых мин при завтраке, и за окном все тихо, ни дождя, ни ветра. А все же было что-то, что заставляло недовольно поджимать губы. Как говорила дочь, было стрёмно.
После отправки отпрысков в школу, а мужа на работу, Суэль оглядела себя. Все было в порядке: блузка в горошек, строгая юбка, новые дымчатые колготки, туфли на любимом 7-сантиметровом каблуке. Лицо тоже в ажуре: тональник, тени, тушь. Впрочем, тонкие морщинки на лбу и складка около рта тоже были на месте.
Суэль вздохнула и вышла из дома.
Автобус подошел вовремя, но какая-то толстая тетка с гремящими банками взгромоздилась на ступеньку и, шумно, отдуваясь, плюхнулась на переднее сиденье. Суэль попыталась протиснуться бочком, но проклятый кулек с банками зацепил колготу и по ней мгновенно и, даже как-то весело, побежала строчка. Суэль досадливо поморщилась. Занозистое утро начинало себя оправдывать.
Стоящий рядом с ней старик долго вытирал мятым платком коричневое лицо, а потом сказал, обращаясь неизвестно к кому:
— Ой, что делается, что делается! Везде пробки, все бегут как сумасшедшие, друг перед другом форсят машинами, телефонами. Нормально не спят, не едят, все думают, как бы где успеть, что бы где схватить. Разве так было?! Утром улицы водой поливали, воздух был, как шоколад, на базар пойдешь: от зелени уходить не хотелось. Стой, дыши, на здоровье. А сейчас один угар, зелень тоже бензином пахнет.
— Хватит, да! — прервала его излияния толстая тетка. И так голова болит, погода дурацкая. Октябрь, а душно как летом.
— Если голова болит, — миролюбиво ответил старик, — надо дома сидеть. Ты, что девчонка, чтобы скакать по автобусам с банками?! Тебе сейчас невестка чай должна подавать с лимоном, вишневым вареньем и серебряной ложечкой!
— Да, сейчас, — засмеялась тетка, прикрывая рот, — подадут они. Ждут, чтобы им сам кто подал.
— Размечтался, — буркнула женщина у другого окна. — О временах своего детства вспомнил. Сейчас все не так.
Суэль не стала ждать, когда в полемику о днях минувших и нынешних вступит еще и водитель, как это нередко случалось, и вышла на своей остановке.
Как назло, сегодня там не оказалось прилавков с разным товаром. За новыми колготками надо было идти к метро, а оно было неблизко. Женщина решила, что придумает что-то на работе, хоть канцелярским клеем замажет, чтобы дальше не побежало.
Нынешний октябрь выдался тягостно душным. Природа будто раздраженно замерла в ожидании дождя и свежести. В парках еще яркой россыпью пламенели флоксы, но клены уже роняли резные звонкие листья.
Путь до работы Суэль могла пройти с закрытыми глазами. Она делала лишний крюк, чтобы пройти через старый парк, усаженный кленами и конскими каштанами, любила смотреть на серебристые от утренней росы капоты машин и квадраты мраморной плитки, бодро цокающей под каблуками.
Но сегодня ее раздражала и росистая трава, и, усыпавшие ее, шоколадные каштаны в колючей кожуре. Все было обычно и предсказуемо как неизменная «Ирония судьбы» под Новый Год.
Суэль вспомнила, что дома лежит поломанный фен, дочери давно пора купить новые туфли, а сыну куртку, что у мужа разыгрался застарелый гастрит, в связи с чем свекровь даст Суэли целый ряд добрых советов, плавно перетекающих в ценные указания, настолько плавно, что граница между ними будет почти незаметна, и настроение у нее испортилось окончательно.
— Гав — гав-ав— рау! — раздалось совсем рядом.
— Ай! — Суэль отскочила, и чуть не растянулась на скользком мраморе.
Рядом с ней стояла лохматая белая собака и с любопытством махала хвостом. Хвост почему-то был в странных зеленых пятнах.
— Не бойтесь, она добрая, не кусается, — раздался звонкий голос.
Суэль обернулась. Голос принадлежал молодому человеку в голубых джинсах и белой футболке.
— Верю, верю, — испуганно проговорила Суэль. — Но она такая большая, так неожиданно залаяла.