Смородинка (сборник)
Шрифт:
— Здравствуйте, — сказала Адель робко.
— Здесь не здороваются, — хмыкнул мужчина, но Адель показалось, что ему пришлось по душе ее приветствие. Он продолжал смотреть вдаль и барабанил пальцами по каменной кладке. Пальцы у него были смуглые и длинные и Адель, как завороженная смотрела на их танец по белому камню. Казалось, он чего-то ждал.
— Где я? — наконец выдавила из себя Адель.
— Рано или поздно все сюда попадают, — без улыбки сказал мужчина.
— Вы, вы… Бог? — решилась Адель.
— Так меня называют, — ответил тот.
— Почему? — Адель подыскивала
— Так рано? — закончил мужчина. — Время есть время.
— Куда теперь мне? — тихо спросила Адель и заплакала.
Бог искоса взглянул на нее. Адель успела заметить, что лицо у него уставшее и все покрыто старческими коричневыми пятнышками, будто гречневой крупой.
— Пока не знаю, — вздохнул он. — Посмотрим.
— Я старалась быть хорошей, — плача, перечисляла Адель. — Я заботилась о близких. Я вырастила детей, я вложила в них душу, а они оказались такими неблагодарными. Я работала, я не ела зря хлеба…
— Знаю, — махнул рукой Бог. — Но ты пойми, все, что ты не делала, ты делала для себя. Старалась быть хорошей и получала от этого удовлетворение. Заботилась о близких, так это был твой выбор.
— Это часто выходило мне боком. Если все было хорошо, про меня забывали, а если нет, сразу вспоминали и обвиняли.
— Таковы люди, — улыбнулся Бог. — Не больше и не меньше. А ты хотела, чтобы тебя всегда и все благодарили? Тогда это называется немного по другому: ты — мне, я — тебе. А ты говоришь о доброте и заботе.
— А дети? — уже немного разозлилась Адель. — Почему они оказались такими неблагодарными? Я из-за них ночей не досыпала…
— Куска не доедала, — продолжил он. — Так, разве они просили производить их на свет? Выбор опять же был за тобой. Ты пойми, я послал их тебе, потому что счел тебя достойной. Думал, что ты будешь их любить.
— Разве я их не любила? — разрыдалась Адель. — Я думала, хоть вы меня поймете.
— А что я, по-твоему, делаю? — удивился Бог. — Возьми платок. — Он протянул ей коричневый в серую клетку платок. — Возможно, ты любила, но больше утверждалась за их счет. Тебе было двадцать три года, когда ты вышла замуж. Вышла не по любви, а за хорошего парня из обеспеченной семьи. Тебе нравился твой однокурсник, но он был беден и вечно витал в облаках. Знаю, на тебя давили, тебе внушали, что такой никогда не обеспечит семьи. А есть партии более достойные. И ты вышла замуж. Хочешь знать, что случилось с тем парнем? Он уехал в другой город и стал художником в театре. Он так и не женился, хотя нравился женщинам. С ним вряд ли была бы обеспеченная жизнь, но тебе всегда было бы весело. Помнишь, как ты смеялась с ним? Помнишь, как он сорвал для тебя тюльпаны из городского парка, и вас оштрафовал толстый милиционер, а потом ты захотела мороженого, а денег на него не хватило? Помнишь?
Адель слушала пораженная. Когда они были, эти темные, влажные тюльпаны…
— А однажды в мае, он забрался на крышу вашего дома и спустил на веревке до пятого этажа, где вы жили, корзину с твоей любимой сиренью и банку меда. Вы с мамой как раз пили чай на балконе, и твоя мама с перепугу выронила стакан чая вниз. Она потом ворчала, что ни днем не
— Я никогда не перечила маме, не шла против нее — пролепетала Адель.
— А потом обвиняла старушку во всех страданиях своей жизни. — Помнишь, как ты кричала, что если бы не она, ты бы никогда не вышла замуж за этого идиота — твоего мужа, не выслушивала бы придирок от капризной свекрови? Ты потом долго рыдала, а мама втягивала голову в плечи и во всем винила себя.
Потом ты заявила, что будешь жить ради детей и посвящаешь себя всю им. И что получилось? Ты как наседка закутывала детей, так, что они не могли вздохнуть, а потом таскала их по врачам и недоумевала, что они болеют по девять месяцев в году. Помнишь, как ты заставляла дочку надевать под школьное платье брюки и до десятого класса провожала ее в школу, а все над ней смеялись?
— Дураки смеются, — чуть не огрызнулась Адель, но сдержалась.
— С сыном ты спала вместе в одной кровати до двенадцати лет. И продолжала бы спать, если бы не заболела желтухой, и тебе не пришлось бы перейти в отдельную комнату. Все, глядя на тебя, умилялись и говорили, что ты великая, замечательная мать, и это переполняло тебя гордостью. Ты по-прежнему считаешь, что делала это для детей, а не для себя?
— Получается, что на них надо было наплевать, как другие некоторые мамаши делают? — осмелела женщина.
— Одни, другие… «Я не такая, как некоторые»… И тут гордыня. Ты даже с работы ушла, чтобы быть рядом с детьми. Всегда рядом. Свысока говорила про тех, кто тратит свое время на книги, кино и театры, считала их эгоистами. Обсуждала, кто и как готовит дома еду, кто, по-твоему мнению, хорошая хозяйка, а кто нет. Помнишь мать подруги своей дочери? Сколько ее костей ты перемыла с соседками, за то, что она не готовит дома фундаментальные блюда, а довольствуется простой пищей и любит путешествовать и слушать музыку.
И вот твой сын женился. На девушке другой нации. Чего ты только не делала, чтобы не допустить этого брака, а потом от всей души желала и надеялась, чтобы он распался. И, когда сын твой, утомленный всеми распрями и нервотрепками, попросил тебя не беспокоить его и семью, что ты сделала? Кричала, проклинала невестку, вопила, что она у тебя сына отняла, что заколдовала его, что хочет твоей смерти. И даже в глубине души желала, чтобы у невестки случился выкидыш, а потом, когда родилась внучка, вначале не захотела ее видеть, а потом говорила, чтобы ребенка дали тебе, ты воспитаешь его, лишь бы твой сын развелся.
Адель молчала потрясенная. Бог продолжал, не сводя глаз с поляны. Адель был виден только его профиль, и лоб с залысинами.
— Твоей дочери уже тридцать шесть лет. Она до сих пор не может ступить шагу, не посоветовавшись с тобой. Ты мечтаешь, чтобы она вышла замуж, но втайне жутко боишься этого. Не бойся, чтобы выйти замуж, надо сначала хотя бы понравиться, но бедная девочка даже не чувствует, как это можно сделать.
— Ее очень ценят и уважают на работе, знакомые и подруги, — вступилась за дочь Адель.