Снег на Рождество
Шрифт:
— Нет, ты понимаешь, — заткнув уши, орал по весне на грузчика Васька-чирик, — что из-за твоего птичьего крика я не могу связаться с дивизионом.
На что грузчик советовал:
— А ты дай телеграмму…
— Да ты что… — орал Васька.
— Нет, все равно пусть птички летают, пусть летают, — говорил грузчик Ваське.
Председатель, любивший всегда и во всем порядок, призвав на помощь Верку, заставлял по весне грузчика собирать разбросанные по всему поселку скворечники и с помощью все той же Верки на станции загружал ими два пустых вагона.
— Делать
— Нет, — не соглашалась с ним Верка.
— О-хо-хо, — смеялся Пред.
— А ты знаешь, — задумчиво говорила Верка и, поправляя распущенные волосы, точно мадонна, сложив на груди тонкие руки с искусственными бриллиантами, добавляла: — Вроде небогатый… плохо одетый… Зато родом курский он…
Грузчик, воткнув скворечник в снег, оглянулся. Лишь снежная бесконечность перед глазами. Если бы не скворечник, то он побоялся оставаться на этом свете и поспешил бы как можно побыстрее закопаться в снег, чтобы ничего не слышать и ничего не видеть. Нет, он не боялся снежной тяжести, к грузу ему не привыкать, пусть валит снег сверху, его спина без всякого труда выдержит любые снежные мешки. Как и все грузчики, он очень любил груз.
— А ну давай грузи! — кричал он порой на Верку. — Грузи, не спрашивай.
Верка, кинув на его спину три мешка с пряниками и сама сев поверх них, нукала на Никиту, и тот, как ослик, сопя носом, нес ее вместе с мешками от машины к магазину, и при этом он, очень ловко удерживая равновесие, всю дорогу щекотал ей ногу.
— Бессовестный, — ругалась Верка, но слазить не слазила.
— Что я бессовестный, знаю и без тебя, — говорил грузчик и, свалив мешки, дрожащей рукой показывая на сердце, просил: — Вер, а Вер? Налей лимонадику…
— Да на… пей… мне все равно… — отвечала Верка.
И, прислонившись к магазинной двери, любовалась грузчиком. Голубые глаза ее были так добры и так нежны к нему. Но грузчик не чувствовал этого. Он пил лимонад, и другие мысли были в его голове.
— Ты куда? — выпив бутылку, попытался остановить он собравшуюся было уйти Верку.
— Не знаю… — пожала та плечами и, подойдя к грузчику, вдруг закрыв глаза, стала гладить Никитову шевелюру.
— Что с тобой?.. — спросил ее грузчик.
— Не знаю… — сказала Верка и, открыв глаза, тихонько засмеялась, а потом заплакала.
— Ну что же ты?.. Что же ты… — точно очнувшись, прошептал грузчик, обняв ее.
Только собрались врачи расходиться по вызовам, как кто-то крикнул:
— Смотрите, председатель идет.
— Попался, — радостно потер руки Никифоров и подпрыгнул. — Высокоинтеллигентный мужчина, занимающий такой пост, в открытую при людях гуляет с продавщицей, у которой даже не оформлен развод с офицером. Ну, наваляешься ты у меня в ногах. — И Никифоров как угорелый помчался к своему дому, там он достал из-под койки портфель, где у него были ручки и цветные карандаши. Затем поставил на стол черный сундучок с писчей и копировальной бумагой.
— Попался! — в восторге прошептал он, поудобнее усаживаясь
Конвертов ему не хватило, и тогда он свернул треугольником. «Чай, из-за пяти копеек государство не обеднеет…» — рассудил он, темной ночью пробираясь к костюковскому почтовому ящику (в касьяновский ящик бросать анонимки он побоялся, из касьяновского ящика их может кто-нибудь выкрасть и продать какому-нибудь писаке, да и почтарь, наверное, председателем подкуплен, ведь начальник начальнику всегда лапу греет).
— Ну, теперь он не уйдет, — с облегчением вздохнул Никифоров, набив костюковский ящик своими анонимками. Но не успел он отойти от почтового ящика даже на десять шагов, как тот от тяжести анонимок рухнул. Падение было мягким, и Никифоров его не услышал. Поначалу выглядывающий из сугроба почтовый ящик к утру следующего дня вообще перестал выглядывать, а за ночь его так замело влажным снегом, что копай, копай — не откопаешь.
— Ну и катавасия, — сказал наутро сторож, — это надо же, почтовый ящик стащили.
Председатель, гладко выбритый, чуть прихрамывая на правую ногу, аккуратно упакованную в красный шерстяной платок с неоторванной этикеткой, как пропеллер крутившейся на ветру, поддерживаемый Веркой, шагал по расчищенной от снега улице.
— Ох, черт! — вскрикнул председатель, зацепившись ногой о какую-то неровность.
— Ой, Володя, да это же не черт, это валенок, — засмеялась Верка и подняла дырявый валенок.
— Новый? — спросил Пред.
— Нет, рваный.
— Ох, и беда мне от этих валенок, — горько вздохнул Пред и добавил: — Зимой еще ничего, а вот когда снег по весне начнет таять, они в таком количестве проступают, как будто у нас целая армия переобувалась.
— Неужели они так в грязи и пропадают? — спросила Верка.
— Нет, их Ванька по весне насобирает, а зимой, нацепив на них фирменные этикетки, продает как новые.
— Ишь какой ловкий, — удивилась Верка.
— Вер, ему можно. Ведь сама знаешь, у него двое гавриков плюс почти парализованная теща.
— Нет, Вовик, ты это брось, с расточительством тебе надо кончать, — и Верка тут же давала Преду директивы. — С наступлением весны эти валенки теперь будешь ты собирать, а я их в своем магазине без всяких этикеток за полцены буду продавать. Понял ты?
— Понял, — вздыхал Пред.
— Доктор, а тебя кто вызывает? — спросил Корнюха.
— Откуда я знаю, — ответил я и прочитал ему адрес: — Вторая просека, дом 5, фамилия Лукашов.
— Доктор, а ты… не шутишь?.. — вдруг спросил Корнюха, как-то странно рассматривая меня.