Снега Аннапурны
Шрифт:
Возле круп стоял небольшой мальчик и силился дотянуться до пакетов овсяных хлопьев под названием "Ранок". Но они находились на самой верхотуре. Мальчик встал на цыпочки, даже подпрыгивал и пыхтел от старания, но не мог достать хлопья. В торговом зале супермаркета в этот час было полно народу, но никто, конечно, ничего не заметил. Никто, кроме полуслепого старика.
Григорий Иосифович направился к мальчику, который в этот самый момент неловко задел локтем какие-то коробки и две-три полетели на пол. Он торопливо подобрал их и тут увидел рядом высокого строгого старика, смотревшего прямо на него. Мальчик испугался,
– Тебе помочь?
Мальчишка смутился, но ответил:
– Да, пожалуйста.
Григорий Иосифович снял с полки хлопья: они были лишь чуть выше его головы - и отдал мальчишке.
– Хватит?
– Да! Спасибо.
Старик снова улыбнулся, потом подошёл к строгой даме, видимо, товароведу, стоявшей у того же стеллажа и что-то быстро записывавшей в толстую тетрадь.
– Извините, я могу вам помешать?
– Хорошо, мешайте!
– И как это может достать ребёнок?
– спросил старик, показывая на верхние полки.
Дама воззрилась на него с недоумением.
– У вас есть дети?
– Ну, допустим, и что?
– Вот вы послали сына или, скажем, дочь за покупками. И как они это могут снять?
– Так что вы предлагаете?
– спросила дама уже сердито.
– Поставьте здесь лесенку. Дети тоже люди.
Григорий Иосифович улыбнулся строгой даме, повернулся, взял буханку хлеба и пошёл к кассе.
Такой образ действий всю жизнь был характерен для него. Он всегда всё замечал и во всё вмешивался. Из-за чего в былые годы у него случалось немало неприятностей. А ещё он очень любил детей. Он ведь почти всю жизнь работал с детьми.
Домой он добрался под вечер. Небо уже темнело, наливаясь густым сливовым цветом, и по нему на огромной высоте быстро летели сизо-голубые, гораздо светлее неба, лёгкие облачка. Старик остановился у своей двери: он любил смотреть на небо.
Потом открыл дверь и вошёл, вкатил свою тележку.
Только он снял куртку, за дверью послышались какие-то странные звуки, вроде мышиного писка.
– О! Сегодня рано!
– сказал хозяин вроде бы радостно и повернул ключ в двери. В щель проскользнула маленькая собачка. Она вильнула хвостом, посмотрела на человека, кинулась в угол, где между шкафом и стеной лежал свёрнутый вчетверо половичок, и улеглась там. Старик закрыл дверь, подошёл к собачке, потрепал ей ухо и пошёл на кухню: ему пора было ужинать.
У Григория Иосифовича было одно близкое существо, можно сказать - член семьи: небольшая чёрная собачка Мушка. Величиной примерно с лисицу, и острой мордой она тоже её напоминала.
Окрашена она была так: вся чёрная, но на передних лапках грязно-белые носочки, кончик хвоста тоже белый, и вокруг левого глаза белое пятно почти идеально круглой формы, как монокль. Возможно, от этого выражение её мордахи всегда было недоумённое, наивное и растерянное, словно она только что пришла в этот мир и не понимает, как тут оказалась.
Одно ухо у Мушки висело, другое, наоборот, стояло торчком.
Мушка, собственно, была бродяга. У Григория Иосифовича она только ночевала, и то не каждый день. Во время течки она пропадала, потому что была нестерилизованной сучкой. Всё же большую часть года она приходила, по вечерам, довольно поздно, и ждала у двери. Видно её не было: она садилась прямо под дверью. Но хозяин знал, когда она появляется, открывал ей и впускал. Она никогда не скреблась, только негромко пищала, если её не впускали.
Вообще Мушка не издавала никаких звуков, кроме этого тихого попискивания. Она никогда не лаяла. Это была робкая, тихая собачка. В комнате она всегда лежала на своём месте, в тёмном углу между шкафом и стеной, на коврике-половичке. Даже в другой конец комнаты она никогда не решалась зайти. И на кухне ни разу не была.
Григорий Иосифович познакомился с Мушкой случайно. Как-то в конце зимы он увидел её у магазина: она сидела возле крыльца и дрожала. Шёл холодный, упорный дождь пополам со снегом. Осмотрев собаку, Григорий Иосифович понял, что это кормящая сука: у неё набухли сосцы. Он купил хлеба и дал ей горбушку. Она со страшной жадностью её проглотила, почти не жуя, и тут же убежала.
А на следующий день пришла к дверям его квартиры. Как ей это удалось, неизвестно. Делать было нечего: он снова дал ей немного хлеба.
Потом она исчезла надолго, но весной снова появилась. Она всегда приходила по вечерам, уже в сумерки. Летом - довольно поздно. В конце концов, он привык к ней и стал пускать в квартиру.
Кормить её он почти не кормил. Давал только небольшой кусочек хлеба; иногда, если варил суп, - куриные косточки. Эти косточки она обожала. Поэтому Григорий Иосифович стал с удовольствием покупать суповые наборы, которые прежде, до Мушки, недолюбливал. Это были спинки, почти без мяса. Только кости, жир и кожа. Сварить чистый бульон из них почти невозможно. Сначала он дважды обдавал их кипятком, потом бросал в кипящую воду, сливал её, промывал кастрюльку, - и только тогда варил. Но и после всех этих манипуляций нужно было стоять рядом, не отходя ни на шаг, всё время, пока суп варился, и снимать пену. Когда же в его жизни появилась Мушка, он стал радоваться, если удавалось наскрести денег на этот набор (а стоил он 10 гривен полкило: его дневной заработок). Для неё это было роскошным угощением: ей доставались кости и кожа. И Григорий Иосифович радовался, что может доставить Мушке удовольствие.
Муторный процесс варки супа стал восприниматься иначе. Теперь он думал только о том, что вечером придёт Мушка, и есть чем её угостить.
Мушка, хоть и сторонилась людей, привыкнув к старику, оказалась ласковой собачкой. За любую еду она благодарила, виляя не только хвостом, но и всем телом, удлинённым и тощеньким. Если он её гладил, она лизала ему руку, а иногда ложилась на спину, задрав кверху лапки.
Иногда Мушка сама робко подходила к нему, когда он писал или читал за столом у окна. Бывало так редко. Он всегда бросал свои дела, долго её гладил, а она прыгала и в шутку хватала его руку острыми маленькими зубками.
Всегда в таких случаях Григорий Иосифович испытывал смешанные чувства. С одной стороны, приятно, но в то же время он чувствовал неловкость. Он ведь не был её настоящим хозяином. Настоящий хозяин должен кормить собаку, а он Мушку почти не кормил. Утром она уходила и где-то сама должна была промыслить себе пропитание. Поэтому ему неудобно было, когда она ласкалась к нему.
Пожалуй, только в такие минуты слишком тяжела становилась ему собственная бедность. Ему хотелось дать этому маленькому, робкому существу всё, что ей было нужно, но он не мог. И это причиняло ему душевную боль.