Снега
Шрифт:
Женский голос:
Сизый голубь в небо прянул, Уронил одно перо. Как мальчонка в глазки глянул, От сердечка отлегло.П о л е н ь к а. Неужто репетиция уже кончилась? Они теперь и по ночам репетируют. Ага, вон и тетя Глаша идет с нашим председателем. Тетя Фаина, давайте схоронимся, а то она меня заругает.
Прячутся за угол
М е ф о д ь е в. До свидания, Глаша… Нет, я хотел сказать… Вот это надо передать в утренних известиях… (Уходит.)
Г л а ш а. Весна-то какая! Неужто последняя? Господи! Дай хоть годик еще пожить! (Уходит в дом.)
Ф а и н а. Что с вашей Глафирой?
П о л е н ь к а. Голова у нее часто болит, уж так болит, что жить ей неохота. Два года по больницам лежала. Сказывают: кровь у нее какая-то белая. Такая она у нас хорошая, а парни с ней не гуляют, говорят, порченая. Да она самая лучшая в Сухом Логу. Ее все у нас «Глаша-огонёк» прозывают…
К крыльцу подходят Л и д и я и П а ш к а Х а з о в с транзистором. Хазов обнимает, целует Лидию, она вырывается, убегает в дом.
Ф а и н а. Кто это?
П о л е н ь к а. Тетя Лида. А целовал — Пашка Х а з о в. Тракторист. Отчаянный!
Ф а и н а. А ваша Лида совсем на деревенскую не похожа.
П о л е н ь к а. Так она ж в городе, у профессора какого-то.
Ф а и н а. В прислугах?
П о л е н ь к а. Не-ет, так просто. Он, когда ее брал, сказывал: «Ты работать не будешь, только догола должна раздеваться, а я на тебя смотреть буду».
Ф а и н а. Может, она у художника? Натурщицей?
П о л е н ь к а. Не-е, он какие-то штуковины вылепляет.
Ф а и н а. Чудачка! Я и говорю — натурщица, у скульптора.
Доносятся частушки.
Белый голубь в небо взвился, Миру — мир, а мне — любовь. Я в девчоночку влюбился, Заиграла в жилах кровь.П о л е н ь к а. А это — патриоты.
Ф а и н а. Какие патриоты?
П о л е н ь к а. А комсомольцы ж… Из города, Мефодьев их завлек, председатель наш. Радиолу с собой привезли, магнитофон. А пластинок сколько! Одна мне лучше всех нравится. «Джамайка! Джамайка!..» У бабуси на хлебах стоят. Пять человек. А самый главный у них — С л и н к о в.
Пауза.
Ф а и н а. Дышу — не надышусь, слушаю — не наслушаюсь. Кажется, целая жизнь прошла, а ничего тут для меня не изменилось.
Слышен голос деда Акима: «Тпру, тпру, не подмасливайся, не вытанцовывай, все одно овса не дам. И целоваться не лезь. Ишь, гриву в колтун свалял, антихрист, с гусями тебе лететь». Из конюшни выходит д е д А к и м.
П о л е н ь к а. Опять дедушка Аким! Никакой же лошади там уж сколь времени нет, а он знай в пустую конюшню ходит. Дедунь, дедунь, пойдем… Спать…
Д е д
Ф а и н а. Дедушка, постойте.
П о л е н ь к а. Дедунь, погоди, спросить тебя хотят.
Ф а и н а. Вы последнюю войну хорошо помните?
Д е д А к и м. Как не помнить! Я тогда ишшо много моложе был.
Ф а и н а. Где тут партизаны с немцами бои вели?
Д е д А к и м. А — скрозь. За каждый бугор, мотри, люто дрались. А как же. Старшенького моего, Гарасима, у мельницы пуля настигла, а средненький, Елизар, царство ему небесное, по оплошке к неприятелю в плен попал, лютую смерть принял.
Ф а и н а. А кроме братских могил, наших убитых где хоронили?
Д е д А к и м. Того не скажу… Не помню… Я о ту пору уж старый был…
Ф а и н а. Извините, дедушка. Спокойной ночи.
Поленька и дед Аким уходят в дом. Фаина уходит. Слышны шутливые возгласы: «Чао, синьорины! До видзення, пани! Адью, маркизы! О ревуар! Спокойной ночи, девчата!»
Входят С л и н к о в, Ф и л и п п, В и к т о р, Х а з о в, Л а р и с а, М а ш а.
Л а р и с а (с интересом). Ну, ну, Боря, дальше, дальше-то что?
С л и н к о в. Завтра Мефодьев официально пригласит всех нас вступить в колхоз. А дальше — слово за нами. Вот и все. Условия здешней жизни и работы вам известны. Теперь решайте.
В и к т о р. В колхоз: на всю жизнь! (Маше.) А, Маш? Страшновато.
Х а з о в (горячо). Да если вы у нас, ребята, останетесь, вот слово даю… я… мы… Уж если сам Мефодьев сказал… Все село вам почтенье даст, просите чего хотите.
М а ш а. Хочу… спать.
В и к т о р. Маш, постой, важное ж дело… вопрос всей жизни.
М а ш а. А я… хочу спать… (Уходит.)
В и к т о р. Маша останется, я знаю. Как я, так и она. С матерью согласую… Если даст санкцию… А вообще-то мне в колхоз не к спеху.
С л и н к о в. Лариса, а ты?
Л а р и с а. Ты же знаешь… Я — с тобой.
С л и н к о в (Филиппу). Ты?
Ф и л и п п. Само собой, подумать не мешает. Мне, честно говоря, в Сухом Логу понравилось. А мастерские можно и новые построить.
С л и н к о в. Вот-вот, наконец-то до главного дошли. Вы даже не представляете, черти полосатые, какое счастье нам само в руки идет. Мы первыми, вы понимаете — ПЕР-ВЫ-МИ! — из миллионов городских комсомольцев приглашены в колхоз. Значит, мы здесь нужны! А раз так, значит, нас всегда будут ценить, будут идти нам навстречу, помогать во всем. Наш почин подхватит молодежь всей страны. Вот ты говоришь — мастерские надо построить. Только ли мастерские? Здесь все надо заново переделывать, если хочешь ты знать. Разве это дома? Разве это магазин? Школа? Бросим клич по стране, пригласим молодых строителей, архитекторов, художников. Через три, через четыре, пусть, черт побери, через десять лет, а мы Сухой Лог преобразим! Своими руками!.. Скажите честно, разве это не благородно: не трепать языком, а доказать делом, что есть комсомольцы не только двадцатых, но и шестидесятых годов. Я прав или не прав?