Снежный ком
Шрифт:
— Может, и ошибаюсь, — пошел я на попятную, но тетя Клара, покусывая дужку очков, уже смотрела на меня пристально.
— А мама твоя сейчас дома? — спросила она.
— Ой, тетя Клара! Я вспомнил! Я вспомнил! — испуганно крикнул я и, схватив наш ключ с гвоздя, кое-как накинув куртку и натянув на голову берет, выскочил за дверь.
Я действительно вспомнил, что не поискал своих хомячков в квадратных ямах перед окнами полуподвального этажа.
Несся я к своему дому так, что налетел на каких-то двух тетенек с
Опустив голову, я понуро отправился домой, медленно поднялся по лестнице на свой этаж и уже подошел было к своей двери, как услышал громкие голоса на площадке этажом выше.
Осторожно поднявшись, я выглянул из-за клетки лифта.
Кто-то прошаркал подошвами по площадке Наташкиного этажа, как будто там проволокли что-то тяжелое. Раздался громкий голос тети Клопы: «И чтоб ноги твоей больше не было!»
С лестничного марша прямо ко мне, видно оступившись, съехал ногами вперед, считая поясницей ступеньки, небритый и нечесаный Жизнерадостный Сереня. Хорошо еще, что одной рукой он, пока съезжал вниз, держался за перила и, чтобы не стукаться затылком о ступени, поднимал голову.
Донесся испуганный Наташкин голос: «Ой, мамочка!..» И тут же — разгневанный голос тети Клопы:
— Кого ты привела, негодная!.. Свой был такой же охламон, так то хоть свой! А этого зачем?
— Потому и привела, что он на папу похож!
— Нету у тебя папы! Нету! — истошно кричала тетя Клопа. — И не води никого и не ищи!.. Чем с каким-нибудь пьяницей жить, так лучше одним!..
Я стоял в углу на площадке и был рад, что Жизнерадостный все-таки сам поднялся на ноги и, посапывая, стал спускаться по лестнице.
Вслед за ним, перепрыгивая через ступеньки, мчалась вниз Наташка. Пролетела она мимо так быстро, что меня только ветром обдуло. Забегая перед Жизнерадостным, Наташка заглядывала ему снизу в лицо и все спрашивала:
— Вы не ушиблись? Вам не больно?..
— Наташа! Сейчас же вернись! — донесся сверху грозный голос тети Клопы.
Со своего места я видел, как остановилась внизу Наташка, некоторое время смотрела вслед Серене, который даже не обернулся, потом стала медленно подниматься по лестнице. Когда она поравнялась со мной, я увидел, что в глазах ее стояли слезы.
Не знаю, как получилось, но я протянул Наташке последний свой резерв — жевательные мятные подушечки, которые берег «на черный день». Как видно, этот «черный день» наступил.
Честно говоря, я еще надеялся обменять эти подушечки у Павлика на «бабл гамм», но раз уж так с Наташкой получилось…
— Наташ… — сказал я. — Хочешь?.. Это тебе… Мятные…
Наташка вдруг резко повернулась ко мне и с неожиданной злостью ударила снизу по моей руке. Мятные подушечки улетели куда-то вверх и покатились
— Не надо мне твоих «мятных»! Ничего мне не надо! — завопила Наташка. — Что вы все лезете ко мне! Убирайтесь все от меня!..
В ее глазах было столько злости, что я даже отступил на шаг.
— Ну если не хочешь… — проговорил я обидчиво и добавил: — Никто к тебе и не лезет…
Больше я ничего не стал говорить, хотя мне очень жалко было свои жвачки…
Закусив губу, чтобы не разреветься (я видел, слезы у нее так и брызнули из глаз), Наташка, как голенастый страус, взлетела на свой этаж, а я оторопело остался торчать на лестнице. Потом спустился на свою площадку и открыл ключом дверь.
Тихо вошел в квартиру, снял куртку и на цыпочках пробрался в коридор.
Мама в своем красивом платье сидела в самом дальнем конце дивана, а папа блаженно вытянулся во весь рост и, положив ей голову на колени, казалось, подремывал. Мама осторожно гладила его светлые шелковистые волосы, и такое при этом у нее было хорошее лицо, что я невольно подошел и стал рядом.
Она меня поцеловала, прижала к себе и очень тихо шепнула:
— Не шуми, папа уснул…
Моя мама тоже бывает доброй, и я очень люблю ее в такие минуты.
И тут случилось такое, о чем мы вспоминали потом всю свою жизнь.
Папа уснул, а всеми забытый огнетушитель, стоявший в углу комнаты, незаметно для нас и притом очень даже злонамеренно проснулся. Мне даже показалось, что я увидел, как он открыл сначала один глаз, потом второй… Увидел пожар, бушевавший в мамином сердце, и даже тонкие ручки злорадно потер… Сначала в его железных внутренностях что-то булькнуло, потом он вздохнул, как человек, и начал, постепенно все больше горячась и распаляясь, что-то бормотать.
Мама услышала это бормотание и тут же сказала:
— Пойди, сынок, посмотри на кухне: наверняка наш папа сжигает очередной чайник.
Не успела она это договорить, как огнетушитель с коротким хлопком выстрелил пробкой, забивавшей его носок, и, шипя, словно гадюка, принялся поливать я маму и дремавшего у нее на коленях папу, а заодно и меня густыми струями пены.
Папа и мама как ужаленные вскочили с дивана. Папа схватил стул и, закрываясь им, словно щитом, от мощной струи пены, бросился к огнетушителю.
— Мое платье! Мое лучшее платье! — в полном отчаянии закричала мама. Папа схватил огнетушитель:
— Открывай балкон!
Я оказался раньше мамы у балконной двери с фанеркой вместо стекла и распахнул ее настежь. Папа нащупал ручки огнетушителя, поднял его и, обдавая все перед собой густой пеной, выскочил с огнетушителем на балкон.
— Поберегись! — крикнул он на всю улицу.
Огнетушитель, продолжая работать, полетел вниз на кусты озеленения, отмечая свой полет, как реактивный лайнер, широким белым следом в голубом небе.