Снежный ком
Шрифт:
Белая мышка быстро-быстро потерла лапками мордочку, пригладила прическу за ушами, а потом стала поворачиваться то направо, то налево и оглаживать шерстку на брюшке и боках. И так у нее все это уморительно получалось, что все ребята, не спуская с нее глаз, громко хохотали.
— Как манекенщица в Доме моделей… Тоже показывает товар лицом, — сказал папа. Он даже не улыбнулся: здорово ему, видно, насолили эти манекенщицы…
— Белые мышки! Белые мышки! Разбирайте, пока есть! Полтинник штука! — нахваливал свой товар продавец белых мышей.
Увидев Павлика, он тут же дружески ему кивнул.
— Мне вот эту, — показал толстый мальчишка, на котором штаны были как на барабане. Он ткнул пальцем как раз в ту мышку, которая так потешно умывалась.
— Павлик, достань, — попросил продавец, и Павлик, стянув кверху рукав куртки, бесстрашно запустил руку в клетку через открытую сверху дверцу, ловко схватил умывавшуюся мышь за шкурку на спинке.
Мышка испуганно выгнулась, растопырив все четыре лапки и вытянув хвост. Она так и застыла, повернув голову чуть ли не совсем назад, как будто хотела сказать: «Кто это меня схватил? А, это ты, Павлик? Привет!.. А я тебя сразу не узнала!..»
Она и пискнуть не успела, как Павлик тут же посадил ее в маленькую клеточку, которую подставил ему толстый мальчишка.
Торговля пошла быстро. Павлик доставал из клетки белых мышей одну за другой и передавал их толпившимся вокруг ребятам, а продавец только принимал денежки, топтался на месте да все приговаривал как заведенный:
— Разбирайте, пока есть, всего полтинник, всего полтинник…
Мне тоже хотелось достать хоть одну мышку, но Павлик увлекся и забыл уступить мне свое место. А набиваться ему в помощники я не стал.
— Все! — доложил Павлик и, отряхнувшись, добавил: — У меня рука легкая, как начну кому помогать, весь товар со свистом идет! — А я еще раз позавидовал ему: хорошо быть «своим» человеком в таком месте, как Птичий рынок, и «со свистом» сбывать любой товар…
Я посмотрел на папу, и настроение у меня сразу поправилось. Он с таким веселым видом смотрел и на белых мышей, и на покупавших их ребят, и на клетки с голубями, что, казалось, вот-вот мой серьезный папа кинет кверху свою кепку, сунет два пальца в рот да как засвистит, как свистят голубятники, чтобы и маме на другом конце Москвы было слышно.
Мы проходили мимо столов, на которых небольшими кучками лежало что-то рубиново-красное, а рядом в здоровенных квадратных ваннах была налита вода и в ней быстро передвигались маленькие красненькие и зелененькие полупрозрачные точки.
— Мотыль… Мотыль… Кому мотыль… Ночного улова… — доносился хрипловатый голос.
— Опарыш… Дафнии… Циклопы… Живородок, — вторил ему такой же голос, только уже совсем хриплый.
Торговал опарышем и мотылем одноглазый дядька с черной повязкой, пересекавшей наискось грубое красное лицо.
Был он точь-в-точь как пират Джон Сильвер из кинофильма «Остров сокровищ», где этого пирата играет Борис Андреев.
— Опарыш, опарыш… Насадка для рыбаков, — хриплым басом завлекал покупателей «Джон Сильвер», зорко высматривая единственным глазом, как будто выбирал, кого из покупателей ему первого резать. — На опарыша все идет: лещ, подлещик и судак. Кто не купит, тот — чудак!..
— Такой с вечера приснится, до самого утра икать будешь, — вполголоса сказал папа.
Честно говоря, мне и самому пришла в голову такая же мысль. Да и Павлик, оказывается, так же думал.
— Слышь, Слав, — шепнул он мне на ухо. (Видно было, что Павлик оробел от одного вида продавца опарышей.) — А может, давай купим корм для рыбок?
— Ты этого дядьку знаешь?
— Первый раз вижу.
— По-моему, лучше не надо.
— А если он обидится?
Я даже удивился: перед «Джоном Сильвером», выходит, даже наш Павлик спасовал.
Продавец опарышей, мотыля и планктона с сознанием собственной значительности наливал мутную водичку из квадратной ванны в пол-литровые банки покупателей. Те смотрели на свет эту водичку, качали головами, но деньги платили.
— Вывеска — двигатель торговли, — сказал папа.
Действительно, «вывеска» у «Джона Сильвера» была такая, что лучше уж купить у него этих «живородков», еще и улыбнуться, чтобы не обиделся. Наверняка он сам целыми поварешками ест своих дафний, как французский ученый Аллен Бомбар, который полгода плавал в океане и питался одним планктоном.
— Это он от планктона такой румяный? — потихоньку спросил я у папы.
— Его «планктон» называется «винис вульгарис», а по-русски — самогон, — тоже вполголоса ответил папа.
Несколько раз оглянувшись, мы потихоньку отправились дальше. На этот раз «Джон Сильвер» за нами не погнался. А мог бы…
Чего-чего только не было здесь, на Птичьем рынке! Продавали и разноцветные камни, и разноцветное стекло, и мех для шапок, и живых кроликов и нутрий. Пройдя мимо этих столов, мы опять вернулись в птичий уголок.
Я заметил: как только мы подходили к птицам, папа мрачнел. Наконец он сказал:
— Ну я еще могу понять, когда продают и держат в клетках канареек и попугайчиков. Эти у нас на воле не живут. А синичек и щеглов зачем мучать? Одна пара синиц целый огромный сад от вредителей спасает. Щеглы прекрасно себя чувствуют в естественных условиях… И ведь находятся люди, что отнимают у птиц свободу, а иногда и жизнь…
Мы с Павликом промолчали. Синичек и щеглов, правда, жалко, но попугаев-неразлучников все равно ведь только в клетках можно держать!..
Мы прошли через весь рынок и оказались за его забором с другой стороны, где на площадке, примыкавшей к скверу, продавали собак.
Какие там были замечательные щенки! Толстые, неуклюжие, и в то же время очень красивые, породистые. Это и по ушам и коротким хвостикам было видно. Продавали и взрослых собак — восточноевропейских овчарок, доберманов, эрдельтерьеров, спаниелей, боксеров…