Снежный ком
Шрифт:
Остановил нас папа возле огромных мусорных ящиков, тех, что по утрам забирают и увозят грузовые машины. Стало уже совсем темно, и я, честно говоря, не понимал, зачем папа привел нас сюда.
— Смотрите! — указал вдруг папа направо.
Мы с Павликом оглянулись. В темноте за мусорной кучей сверкнули два зеленых огня.
— Что это? — вскрикнул Павлик.
— А теперь туда!..
Мы повернулись в другую сторону.
Перед нами было уже шесть парных огоньков. Между каждой парой расстояние небольшое: два огонька ладошкой прикроешь, но огоньков становилось все больше. Они
— А теперь вон туда!..
Мы подняли головы и увидели уже не пары, а десятки таких же зеленоватых светящихся точек, вдруг возникавших в темноте, приближавшихся к нам и удалявшихся от нас. В это время раздался невероятный визг и рев, шипение и фырканье, как будто кого-то резали, а это ему не нравилось. Визг разделялся на два голоса: один устрашающе завывал басом, а второй коротко подавал сигналы тоненьким голоском.
Я и Павлик облегченно рассмеялись.
— Так это же коты… Дерутся… — сказал Павлик.
— Правильно, коты, — подтвердил папа. — Но их здесь сотни, этих котов и кошек, и все бездомные. От них всякая зараза, болезни, да и самим несладко по помойкам горе мыкать, зиму зимовать…
Я оглянулся и мне стало жутковато: теперь уже со всех сторон смотрели на нас из темноты зеленоватые огоньки. С каждой минутой их становилось все больше.
— А вдруг это не кошки, а волки, — предположил Павлик. — Почему их так много? Чего они от нас хотят?
— Хозяев ищут, — жестко сказал папа. — Услышали голоса и сбежались. Строим мы много. Каждый год тысячи семей получают жилье. Так вот какая-то умная голова придумала обычай: пускать сначала в квартиру кошку, а потом уже и самим въезжать. Кошку пустят, она «обживет» квартиру, ее тут же и выгонят…
Мы с Павликом посмотрели друг на друга, потому что подумали сразу об одном и том же.
— Помнишь?
— О чем это вы? — спросил папа.
— Тетя Клопа и еще другие женщины носят еду бездомным кошкам к подвалу нашего дома, — сказал Павлик.
— А бабушка с Клавдией Ивановной на Преображенке тоже, — добавил я. — Они там толпой сбегаются, а в подвалах на теплых трубах отопления зимуют.
— Ну вот видите, есть все-таки добрые люди, но это же единицы.
— Мы тоже единицы, — сказал Павлик. — И я кошкам еду носил, хотя люблю больше собак.
— А нужны единицы с нулями и не с двумя, а с тремя, четырьмя, да еще такие, чтобы по-государственному думали о живых существах: у каждой домашней животины должен быть настоящий хозяин…
— Пойдемте отсюда, дядя Петя! — несмело попросил Павлик.
Я молчал, хотя мне тоже было невмоготу.
— Ну вот, теперь можно идти, — сказал папа, — если уяснили, что тут происходит…
Подавленные и расстроенные, мы двинулись по тропке, направляясь к автобусной остановке.
С чувством облегчения и какой-то смутной вины, что у нас есть дом и тепло, вкусная еда и ласка родных, — вскочили мы в освещенный автобус и даже вздохнули, словно избавились от кошмарного сна.
Здесь была жизнь, электрический свет, люди, привычно попахивало бензином, выхлопными газами… А позади остались в темноте сотни бездомных голодных кошек…
На одной из остановок вышли из автобуса, спустились в метро.
— Давай спать… — предложил я папе, но, когда мы разделись, долго еще никак не мог уснуть. Передо мной стояли тоскующие глаза худого, в клочьях свалявшейся шерсти Неро. С визгом и страшным рычанием дрались собаки на свалке. Со всех сторон из темноты надвигались горящие глаза кошек…
Все как прежде
Вторую неделю мы с мамой живем у бабушки. Папа уехал в командировку, а может, и не уехал, но уже двенадцать дней я не вижу его.
Дома идет ремонт. Дядя Коля его уже заканчивает, скоро позовет нас в чистую, красивую квартиру. Квартира-то красивая, а вот дела в нашей семье… Если бы папа и мама не поссорились, папа наверняка не уехал бы. Может, он и не уезжал, а, как намекнул дядя Коля, ночует иногда в стройконторе, а иногда дома. Но почему папа не хочет встретиться со мной? Я-то с ним не ссорился?
Мама с того самого дня не улыбается. Ходит, как сказала бабушка, «будто в воду опущенная». Сейчас мама в школе, бабушка ушла в магазин, я сижу у окна в бабушкиной комнате, делаю уроки, смотрю на улицу, по которой, отворачиваясь от осеннего ветра, торопливо шагают куда-то одетые по-осеннему прохожие. Грустные мысли лезут мне в голову.
Я уже перестал надеяться, что Васька не задохнулся в дыму, когда у нас сгорело одеяло, что он сумел куда-то спрятаться или откуда-нибудь опять забежал в свою норку под мойкой в кухне… Но планку-то под мойкой мы с папой прибили!.. А лучше бы ее и не прибивать…
На всякий случай я иногда заходил к работавшему у нас дяде Коле, потихоньку от всех раскладывал в кухне возле мойки и в комнате у папы кусочки съестного: мелко нарезанные яблоки, колбаску, хлеб, чищеную морковку, сыр. Но никак не мог понять, то ли дядя Коля выметает все мое угощение, то ли его находит кто живой?.. А вдруг Васька?..
Мама даже заинтересовалась, с чего это я зачастил домой? И решила, что я или к Павлику бегаю, смотреть рыбок или попугаев-неразлучников, или захожу к дяде Коле навестить попугая Жако. Мама просто не знала, что моего Жако у дяди Коли уже нет. Тетя Маша тут же «сплавила» его за пятерку Жизнерадостному Серене. Теперь Сереня, как только выпьет и сам уже не может ругаться, с удовольствием слушает моего Жако, поддакивает ему, одобряет… В общем-то Жако пристроен… Но не для того же он родился таким красивым, чтобы в запущенной комнате всякими скверными словами пьяного Сереню ублажать…
И вот уже три дня, как дядя Коля закончил ремонт, а это значило, что всем моим надеждам пришел конец: последнюю неделю дядя Коля покрывал наш паркет ужасно вонючим лаком, таким ядовитым, что не только маленький хомячок, а и огромный слон там задохнется, даже если выставит свой хобот в открытую форточку и будет дышать чистым кислородом из Тимирязевского лесопарка.
Не в силах избавиться от этих грустных мыслей, я все смотрел и смотрел на улицу, наблюдая за прохожими.
Пробежали, толкаясь и разговаривая, какие-то школьники. Ранцы у них за плечами — наверняка первоклашки…