Снежный ком

Чехов Анатолий Викторович

В школе я проторчал около часа: пока там с ребятами поговорили, пока книжки получил… Когда вернулся домой, дядя Коля был уже у нас — вернулся из своего второго похода. Но какой у него был вид. Честно говоря, я его не сразу узнал…

Нос у дяди Коли распух и свисал лиловой сливой, вокруг левого глаза зловеще чернел огромный «фонарь». Сам дядя Коля, багровый, как после бега на дальнюю дистанцию, смачивал из пузырька с желтой пробкой две небольшие марлицы и прикладывал их к носу и к «фонарю». Я знал, что в этом пузырьке у нас хранилась свинцовая примочка, в основном для меня. А вот, поди ж ты, теперь она пригодилась дяде Коле.

Папа налил из графина полный стакан квасу, поставил его перед пострадавшим, и дядя Коля, жалостливо

подмигивая подбитым глазом, залпом его выпил.

— Ах, Генка, ах, стервец!.. Ах, шельма!.. — приговаривал он каким-то даже не своим, хриплым голосом. — И черт меня догадал связаться с вашим попугаем.

Я сидел за дверью ни жив ни мертв. Если уж с дядей Колей такое случилось, что же там с моим бедным Жако?

Донесся голос папы:

— Но к первому-то владельцу он тебя правильно привел?

— Опять же нет, — хрипло ответил дядя Коля. — Только и похожего, что артист и бенефис у него точно был… Чистое совпадение… Про бенефис Генка в афише вычитал, адрес прямо при мне в справочном возле метро узнал: «За сигаретами, мол, сбегаю». Я еще подумал, что это он с сигаретами так долго копается? Не смылся бы…

— А почему же вас тогда этот артист принял, если попугай не его? — (По голосу папы я понял, как он встревожен.)

— Артист этот — очень хороший человек, — ответил дядя Коля. — Наверняка депутат: привык людей слушать. Раз пришли к нему, значит, есть дело. Я уж потом допер, что Генка меня к этому артисту «от лампочки» притащил. А сам все выбирал момент схватить у меня клетку с попугаем и смыться… Да и когда говорить с тем артистом начали, вроде бы тот все признал. «Бенефис, говорит, был, гости были, разговоры разные вели, подарки дарили, только, говорит, этого попугая не припомню…» А я ему эдак под ребро: «А чего ж его вспоминать, когда попугай ваш и про бенефис очень даже научен…»

Дядя Коля снова смочил марлицу свинцовой примочкой и приложил ее к подбитому глазу.

— Провожал меня этот артист, все по спине хлопал, хохотал… Признался, что за сумасшедших нас принял. Так и думал, говорит, что уж не с Канатчиковой ли дачи ко мне два шизика забрели… Очень я от этого обхождения да от рюмочки размяк, потому и в следующий дом за Генкой безо всякого понятия и разбору пошел…

— Так что ж он тебя в первые попавшиеся квартиры водил? — снова услышал я голос папы.

— Если бы в первые попавшие… То б еще полбеды. А то ведь нюхом учуял, где народу туча, туда и повел… По музыке, что ли, догадался?.. Скорей всего по машинам с пузырями и куклой на радиаторе. В общем, завел он меня тут же неподалеку от квартиры артиста на агромаднейшую свадьбу…

…Поднялись мы на второй этаж, Генка остановился перед самой красивой дверью и говорит: «Здесь!» Я соображаю: «Ежели, в случае чего, не по адресу, сразу же извинимся и уйдем…» Только я так подумал, дверь открывается и, мама родная!.. Огромная квартира, вся столами заставленная от прихожей и до самой дальней залы. А на столах-то все в хрусталях и бутылках… На самом главном месте — жених с невестой… Невеста такая чернявенькая и в фате, а жених, значит, при усиках и с белой астрой на груди. И все мужики, какие там были, тоже с усиками… …Ну хоть рюмочка меня разобрала, а сообразил: «Стоп, говорю себе, Николай Иванович, задний ход». Только хотел на попятную, хозяин выходит, здоровенный как медведь! Тоже при усах, только с проседью. И говорит: «Каждый, кто вошел сегодня в эту дверь, — мой дорогой гость! Выпьешь кавказский рог за здоровье жениха и невесты — другом будешь! Не выпьешь — смертельным врагом!..» «Ну, думаю, только таких врагов мне и не хватало». А мне уж и рог несут, весь в серебряных виртуозах, граммов на восемьсот. «Ой, думаю, мама, вырваться бы отсюда подобру-поздорову…» Вот тут-то Генка и отлил пулю! Все точно рассчитал, мерзавец!.. Сорвал платок с клетки и попугая над головой выставил. Это он, чтоб панику пустить: пока меня бить будут, с клеткой удрать…

Поначалу все в ладоши захлопали,

обрадовались, думали, что это по плану свадьбы молодым попугая в подарок на счастье принесли. Я у Генки платок отнимаю, а Жако и жениху, и невесте, и всем гостям выдает и про бенефис, и про этот самый гидрит. Я к двери… А хозяин сгреб меня, ровно в ковш экскаватора затолкал, зубы щерит и спрашивает: «Я тебя как друга пригласил, а ты почему безобразничаешь?..» Тут кто-то из молодых-горячих как подсветит мне! В глазах полыхнуло! А потом — еще!.. Как я вырвался оттуда, сам не знаю. Гости целой ротой за мной! Оглянулся, мама родная! — все с усиками!.. Жених вскочил на стол, клятву дает: «До тех пор не женюсь, пока этого старого хулигана не поймаем!..» Вниз я как на ракете слетел. Генка впереди меня чешет, под ногами путается, все норовит клетку с попугаем выхватить. «Давайте, говорит, дядя Коля, я понесу, а то вас догонят». «Дудки», думаю, а сам бегу так, что душа с телом расстается. Только и спасся — троллейбус с открытой дверью от остановки отходил. Дверь у него заело. Вскочил я в этот троллейбус, оглянулся: вся свадьба за мной! Кто на своих ногах догоняет, кто проходящие машины ловит… Генка в троллейбус не полез, вслед кричит: «Все равно попугай мой будет! Его еще никто у себя не оставлял!» А Жако ваш и в троллейбусе пассажирам выдает и про гидрит и про бенефис. Пассажиры возмущаются, особенно женщины. Одну остановку я еще кое-как продержался, а на второй меня и выперли. Если б не это, те, что со свадьбы, ни в жисть не узнали бы, где я живу.

— Зачем же ты домой-то с клеткой бежал? — спросил папа. — Вот хвост за собой и привел.

— А куда ж мне было деваться? Жених клятву дал! На улице растерзали бы вместе с вашим попугаем.

Дядя Коля поднялся со своего места, на цыпочках пересек коридорчик, направляясь из кухни прямо ко мне, протянул руку и выключил свет в большой комнате, где я сидел за дверью. Так же на цыпочках он пересек комнату и подошел к окну, остановившись сбоку у шторы так, чтобы его самого с улицы не было видно. Некоторое время, держась за подбитый глаз, он всматривался в темноту и вздыхал:

— Надо же! Целую свадьбу растревожил! Они ж, стервецы, пикеты по всем углам выставили, на лестничной площадке дежурят. Только по лоджиям через соседнюю квартиру к тебе и ушел… Слушай, Яковлич, придется мне у тебя заночевать… Где-нибудь на диванчике. А?.. Сам видишь, домой мне ходу нету!..

— Ночевать-то, какой разговор, ночуй, пожалуйста!.. Но вот как там твоя Маша?

— Эге!.. — дядя Коля заметно приободрился. — Марья-то моя и две свадьбы на лопатки уложит. А этот Генка далеко пойдет!.. Большим человеком будет!.. Потому, как психологию понимает!.. Все точно рассчитал, поганец, чтоб ему облупиться!

Дядя Коля осторожно потрогал пальцами распухший нос и синяк под глазом.

— Но ничего!.. Ничего!! — явно бодрясь, забормотал он. — Мы еще поборемся!.. Выведем на чистую воду и тех, кто попугая ругаться учил, и самого Генку! Не могу же я допустить, чтобы меня, общественного инспектора да еще воспитателя ЖЭКа, самого в милицию на пятнадцать суток поволокли!..

Я сидел за дверью тихо, как мышка, но тут не выдержал и спросил:

— Дядя Коля, а Жако где?

— Вот тебе здрасте! И ты, оказывается, здесь? — проговорил папа. А я уже волноваться начал, хотел в школу звонить…

— Я уже давно дома, не хотел вам мешать, — скромно ответил я.

— Не бойся, не оставил я твоего Жако. Успел-таки его в каптерку к Лукьянычу под замок пихнуть. Там его никакой Генка и вся эта свадьба не достанет…

Мне, конечно, очень жалко было дядю Колю, но втайне я ликовал, потому что дядя Коля не бросил попугая. Есть же на свете такие верные люди! Сказал: «Из рук клетку не выпущу», — и не выпустил, как вокруг него ни вился этот Генка! Может, дядя Коля с тетей Машей возьмут к себе попугая, научат его хорошим словам, а потом Жако опять вернется ко мне?.. Это была слабая надежда, но я все-таки надеялся…