Снохождение

mso

— Мне иногда кажется, что я ничего в жизни не понимаю. Я стосковалась по пониманию, — никак не могла заснуть Миланэ. После любых праздничных весёлостей она находит во сне великую сладость, но тут — как отрезало. Она ворочалась-ворочалась, но…

— Бесполезна твоя страсть, Миланэ, — полусонно ответила Арасси, медленно рассматривая пласис, что запятнала на свадьбе. — Чем больше этого хочешь, тем темнее вещи. Лишь вера ведёт нас вперёд.

Миланэ опёрлась локтем о подушку:

— Знаешь, не покидает ощущение: будто мне дали кисть для каллиграфии, а я ею рою землю да ещё смеюсь оттого, как всё удачно идёт.

— Сновидение чушь, Миланэ! Перестань о нём бредить! — бросила пласис Арасси, обозлённая, что пятно-то сложное.

— О да, и несколько раз в луну ты вся дрожишь в ночи от этой чуши!

— У меня всё по-другому. Меня…

— …насилуют и топят в пруду, и этот бред пугает тебя до дрожи. Чего б тебе не взять да сказать себе: «Сновидение чушь, Арасси!»

Подруга неистово покачала головой, а хвост нервно забился:

— Это делает Ваал! Ай… — она ударилась хвостом о кровать.

— Пусть даже так. Что меняется?

— Как… Всё меняется!

— Зачем он это делает? — требовательно вытянула ладонь Миланэ.

— Ты ведь знаешь, что такие вопросы — бессмыслица.

— Нет, не бессмыслица. Ты просто сдалась, ты перестала искать правду о том, что с тобою происходит.

— Будто её можно найти… Будто вообще можно найти правду о том, что с тобой происходит. Никто не может найти правду о том, что с ним происходит. Или с нею. Или с кем угодно. Есть как есть.

«Она думает так же, как и я. Она думает о нашей лжеправде. Она знает, что дело Ашаи — нечисто. Ваал мой, сколько этого «лже», повсюду эти «лже-лже-лже», полуправда там, лицемерие тут; сколь много ненастоящего, лживого, бродишь по миру, будто по топкому болоту».

— Ты просто не хочешь этого знать.

— Мне так легче. Я пыталась, у меня не вышло.

Миланэ победно возлегла на спину, уставившись в потолок. Хвост свисал с кровати.

— Милая Милани, в мире нет ничего более важного, чем счастливая душа. А столь печалишься, да всё ни о чём.

— Нет, я не… Нет. Нет, мне хорошо, и даже иногда — весело.

Лампа никак не поддавалась Арасси — не хотела тушиться.

— Многое зло мира происходит от нежелания знать, от валянии в собственном незнании. Знаешь, как свинки валяются в грязи. Хрю-хрю. Я ничего не знаю. На самом деле, это нежелание — такая пошлость… недостойная всех существ всех миров.

— Иных миров нет, Милани, подруга моя, — с терпеливой улыбкой ответила Арасси.

Каждой матери знакомо: спишь, вроде бы спокойно, но твоё ухо всегда очень востро. Поначалу это непривычно, ужасно раздражает и не даёт спать, но потом приходит привычка.

Так пришла привычка и к Миланэ, хоть она не могла ещё называться матерью.

В спокойной, ночной тиши дома раздался сдавленный, жутковатый стон. Потом звуки метания по кровати; миг зияющей тишины; потом несколько панических вдохов и выдохов. Услышь такое всякая душа, что ранее незнакома с Арасси, то хорошо бы наелась ночного страха. Но Миланэ привычна за столько лет. Рывком поднялась, вздохнула, с живостью, столь присущей всякому, кто поднялся ото сна по тревоге, подбежала к кровати подруги. Та часто дышала сквозь сцепленные зубы, поверхностно и шумно, мотая головой.

Без слов Миланэ положила её голову себе на колени и стала ждать.

Она не могла сейчас ей помочь. Она не знала никого в мире, кто бы сейчас мог помочь Арасси. Всё, что оставалось — ждать, когда подруга более-менее обретёт сознание: тогда и только тогда можно начать её успокаивать, начать спокойно дышать вместе; но, как правило, успокаивать не требовалось, если вовремя прижать к себе: сознавая, что она не сама, Арасси очень быстро засыпала обратно, уже без всяких ужасов насилия и удушения.

Если всё случилось в эту ночь, то за следующие две-три можно практически не волноваться.

— Милани? — на выдохе тихо спросила Арасси.

— Я, — мурлыкнула та.

— Ой… всё.

— Угум.

Сегодня легко отделалась: проснулась почти мгновенно, а удушение было слабым.

— Спасибо.

Арасси за пять лет совместной жизни ни разу не забыла поблагодарить.

Немножко помолчали. Арасси дотронулась ко лбу, будто у неё жар.

— Ой, подружка, если меня на протяжении пары дней никто не…

Внезапно умолкла на полуслове.

— Что такое? — шёпотом спросила Миланэ.

Вместо ответа Арасси глядела на вход в комнату; глаза Миланэ успели очень хорошо освоиться впотьмах, и она хорошо это видела. Резко повернула голову — там всколыхнулась дверная занавесь, а потом тихо застучали когти по деревянному полу.

— Дети, это вы? Мы вас разбудили? — громким шёпотом зашипела Миланэ, но тщетно.

Сегодня дети Дайнэсваалы, племяши Миланэ, остались спать здесь.

— Ой, проклятье… — снова схватилась за лоб Арасси, качая головой и закрыв глаза.

— Не кори себя, ты ни в чём не виновата. Ты нечаянно их разбудила.

Арасси помолчала. Миланэ ещё раз поглядела на вход в комнату.

— Идём-ка баиньки, Милани.

— Ладно, доброй ночи.

Улёгшись, Миланэ вспомнила, что ей снились неразгаданные северные письмена. Как знать, может быть, она бы разгадала их, но сон ведь оказался прерван.

Арасси с самого утра куда-то ушла, и Миланэ осталась в одиночестве, коим никогда не тяготилась.