Снохождение

mso

Да шакал с ними, пусть следят. Дурни.

«Вот как будет. Всё, в итоге, глупость и блажь. Больше никакого «Снохождения», не хочет оно попадать в твои когти, и не попадёт, как видишь. И об Амоне ты забудь — так тебе лучше, и ему. Теперь начинай жить реальным миром, забудь обо всём этом, ставай такой, как надо… Превращайся в порядочную сестру Ашаи-Китрах. Устраивайся среди жизни. Вон гляди — Синга; обрати на него внимание, будут у тебя дети знатного рода, узы с патроном крепче, и вообще — правильно получится. Всё нужно делать с толком, с умом, по канонам и предписаниям; в общем, как надо и как принято. Что за будущее, если делать глупости? Забудь, забудь. Никаких снохождений, ведь они крадут силы, что нужны для игнимары, равно и наоборот, но нам нужна игнимара, а не иные миры — с иных миров пользы не взыскать, а с игнимары — ещё как. Не вспоминай об Амоне. Никаких культов Севера. Никаких сумасбродств, случайных связей, неверных слов, неправильных мыслей. Ничего. Ничего…»

В эту ночь снились сны, в которых она не осознавала себя, и это было великим отдохновением. Там было много всякого неважного и сумасбродного, как оно обычно бывает. Но один из снов оказался особым. Миланэ ходила по каким-то комнатам, маленьким и угрюмым, и больше всего поражали их тёмно-синие потолки, настолько низкие, что приходилось всегда пригибаться; в этих комнатах она не видела обитателей, но знала, что они есть, и почитают за счастье, если твоя комната позволят вволю сесть, а верх шика — это если ты может стоять в ней, сгорбившись. Большинству приходилось ползать лёжа, и так проходила их жизнь, если это можно прозвать жизнью. Впрочем, нет, неправда, одного жителя сего мира Миланэ увидала: в одном из уголков встретила существо, сидящее на заду (то бишь дела у него шли небогато, но и небедно), что-то быстро-быстро черкавшее на желтоватой бумаге штукой, похожей на графис. Вокруг кутался мрак, но похоже, что создание вполне удовлетворялось своим положением; настрачивая свою писанину, оно иногда билось большой головой о полоток, словно в порыве подняться. «Какая жалость», — смилосердилась Миланэ. — «Чего только не бывает».

В таком блуждании прошла бы вечность, но вдруг стены, потолки и пол исчезли, и Миланэ начала ходить по очень гладким камням на горных вершинах, потом среди каких-то очень высоких жёлтых трав, напоминающих о полях её Андарии. Всё вокруг было полно знаков и смыслов, и казалось, что на небе одновременно с солнцем есть пять или шесть лун, вокруг чувствовалось незримое присутствие множества душ. Затем всего этого не стало — во снах всё быстро исчезает — и перед нею появились монументальные, беспредельные вещи; описать их сложно, но больше всего они напоминали огромные круги из очень гладкого, желтоватого камня, что висели просто в воздухе. На этих кругах были высечены символы вдоль окружностей; некоторые ей довелось узнать — средь них ютились и обычные буквы сунгского алфавита, но большинство хранили молчание бесконечной тайны, и оставалось только поражаться, какие смыслы и глубины они несут. Эти символы пребывали в идеальном, совершенно случайном хаосе. Кругов этих посреди неба много, очень много, и ходить среди них можно бесконечно. Она начала дотрагиваться то к одному, то к другому, чувствуя в этом большую необходимость, подверженная строгой логике сна, столь же эфемерной, как сам сон. От прикосновений круги тускнели, некоторые вертелись и сменяли порядок символов на ещё один совершенный хаос, у некоторых символы разлетались в вечность, а сами они превращались в золотой прах. Всё это было интересно, даже забавно для инстинкта разрушения, но понимания от такого не прибавлялось, скорее, напротив, и львица духа очень тяготилась этим. Но один из дисков оказался чуть иным, незримо отличаясь от остальных, Миланэ не могла бы сказать, чем именно, но так было. Пришло его время, и Миланэ дотронулась к нему, но произошло всё иначе, чем раньше: символы завертелись, но без равнодушия и бесцелия, а с какой-то злой неукротимостью, словно того и ждали, когда к ним подойдёт она, ведь она — их ключ. Всё встало на места; то, что Миланэ увидела там, прочла и поняла — повергло её в экстаз (она помнила это, когда проснулась — после снов хорошо помнишь только чувства). Но такие сильные чувства вредны безумно шаткому равновесию сна — Миланэ начала просыпаться; она понимала это и не хотела этого: «Сон мой, милый, постой-постой, подожди, погоди, прошу тебя, я не желаю возвращаться к тёплой крови, я ещё чуть, я постараюсь понять хоть каплю, запомнить — не давай мне уйти…»

Она, живая душа, почувствовала, что оставила вместе с этим сном неразгаданное. Он был нелеп, как все сны вообще, но столь светел, что взгляд сам устремлялся ввысь при воспоминании. В нём словно было сохранено всё самое светлое её жизни, светлая сторона; будто сном было высказано нечто мантическое, нет, надо взять выше — истинно пророческое, дано обещание, но вовсе не иллюзорное, а по-настоящему честное. Впечатление было великим, потому проснулась она в не то что бы хорошем расположении духа, ведь сразу пришло на ум вчерашнее, а каком-то мирном, всепонимающем, всепрощающем, уносящим.

Как выяснилось, заснула она со северным амулетом на шее. Сняла.

К этому утру собралось столько неразрешимых обстоятельств, и все в одно время, что Миланэ, вспомнив о них, учуяла ту самую тоскливую тяжесть, какую испытывает всякий, кто помнит о многих обязанностях, которые должно сделать и ни в коем случае — для своего же блага — не упустить. Праздные души — лёгкие души. Нет, не счастливые, это другое. Но именно лёгкие.

Дела мира делают нас тяжёлыми.

Следовало сделать несколько вещей. Зайти в Дом Сестёр — отметиться перед отъездом, взять какие-либо поручения в Сидну или ещё что, поскольку завтра надо уезжать, готовиться к Приятию — осталось без малого семь дней. Затем заглянуть к Хильзе, уделить внимание патрону и его делам, а ещё извиниться перед соседями, которые вчера хотели возжечь огонь Ваала и совершить им это, если ещё не передумали. Потихоньку можно будет собрать вещи и ждать завтрашнего полудня.

Нехитрые дневные дела, простой жизненный план.

Визит в Дом Сестёр не преподнёс никаких сюрпризов: отметили, что Ваалу-Миланэ-Белсарра отъезжает в Сидну проходить Приятие, традиционно благословили в Зале Огня, пожелав силы и твёрдой веры; Миланэ пришлось выслушать несколько напутствий, два пожелания и одну просьбу; дали небольшой пакет несрочных бумаг, которые следовало сдать в Админу Сидны, и тут же назначили служение после Приятия — придти в школу Нош после возвращения в Марну уже в качестве сестры Ашаи-Китрах и дать там несколько уроков по основам веры вместе с тамошней Ашаи. Миланэ была наслышана об этой школе, где учились дети старых патрицианских родов. Также были какие-то очень смутные полунамёки на то, что «кое-кто из сестринства хотел бы побеседовать с Ваалу-Миланэ о некоторых верных делах сестёр». Все попытки уточнить, о чём речь, оказались напрасными: было сообщено, что об этом побеседуют после Приятия, а прежде разговоры нежелательны.

Хильзе удивилась приходу Миланэ; она открыла дверь, утирая ладони полотенцем, как всегда, и обнаружила там дисциплару с виноватой улыбкой. Вообще-то, дочь Андарии очень боялась, что подруги, как обычно, не будет дома, потому по дороге к ней непрестанно читала энграмму на вызов. Как выяснилось позже, это не оказалось зряшным, так как Хильзе собиралась уйти по делам, но в последний момент просто передумала. Безусловно, Хильзе давно уже знала, что Миланэ в эти дни пребывала в Марне и ей был подарен дом. По всем приличиям, Миланэ должна первой посетить её и пригласить домой, либо просто заявиться; но в первые дни дисциплара не сделала сего, потому что жизнь завертелась очень быстро, забот и переживаний оказалось очень много, поэтому визит к Хильзе она откладывала с дня на день.

Сладной беседы не получилось, хотя Миланэ очень хотелось выговориться и выслушать хоть какие-либо суждения или советы. Во-первых, у Хильзе было довольно неважнецкое настроение, приправленное затаенной обидой на Миланэ, которая изволила придти лишь перед самым отъездом; во-вторых, и это главное, у Хильзе появилась дома новая жительница — ученица-найси, по имени Ваалу-Лаэни. Её наставница, Сталса, таки умерла после необъяснимой болезни, а поскольку Лаэни была полной сироткой, то Хильзе ничего не оставалось, как приютить её по завещанию Сталсы и стать наставницей. Бедная Лаэни должна была на днях пройти Круг Трёх, но к ней прицепилась такая печаль-тоска, что нечего было и думать показывать её в таком состоянии. Миланэ сразу отправилась в комнату найси, в ту самую, где когда-то ночевала сама, и взялась утешать несчастную ученицу.

— Я не хочу быть Ашаи, — почему-то повторяла она.

— Наставница Сталса желала, чтобы ты стала ею.

— Я не хочу быть Ашаи.

— Дитя, нам не суждено выбирать нашей тропы.

— Не хочу…

Наконец, после нежности и утешений, Лаэни весьма успокоилась — заснула на руках Миланэ.

— Я точно так же делаю, — сказала Хильзе после того, как Миланэ осторожно закрыла дверь комнаты. — Вгоняю в спячку то страйей, то настойкой четырёхлиста. Ну и доколе мне так поступать?.. Она уже неделю такова. Дух её очень ослаблен. Просто не знаю, как она пройдёт Круг Трёх. Миланэ, послушай… Надо решать вопрос. Сталса очень хотела этого, а я хорошо знала её. Достойная была сестра, очень.

Они прошли в столовую; Миланэ уселась, Хильзе встала возле стола.

— Надо подождать, она должна это пережить.

— Время не терпит, Миланэ.

— Почему не терпит? — чуть сузила взгляд Миланэ. — Сколько ей лет?

Хильзе посмотрела вверх, что-то высчитывая.

— Двенадцать.

— У неё в запасе ещё целый год, — с облегчением молвила Миланэ. Пройти Круг Трёх можно и в тринадцать. И даже в четырнадцать, но это уже поздновато.

— Миланэ, тебе легко говорить, — с большим обозлением сказала Хильзе, начав бестолково перемещать подсвечник по столу. — А я не могу с нею возиться столько времени.