Снохождение

mso

— В каком? — глупо удивившись, осмотрела себя Миланэ. Она совершенно не помнила мгновения, когда успела разоблачиться, да и сделала это весьма своеобразно: пояса с пласисом не было, но украшения — на месте, да и к тому же сирна в руке.

— Скажу, что безупречной нездоровится. Сейчас вернусь.

Раттана очень осторожно закрыла дверь, а Миланэ так и осталась стоять. Потом снова отошла к окну, не глядя швырнув сирну на кровать. Там она вдруг встала в классическую позу, обозначающую печаль, но не траур, хейтари-аммау: встать ровно, стройно, голову чуть склонить, уши прижать на три четверти, хвост обвивает левую лапу у колена, руки накрест на груди. Это не считая многих иных деталей, мелких, но важных. При этом Миланэ внутренне ухмылялась (но вовсе не внешне — воспрещено позой!), что они, Ашаи, даже грустят по церемониалу и предписаниям; тем не менее, её не зря учили столько лет — она не могла уже хоть в чём-то нарушить позу или как оступиться. Церемонии, правила. Так надо, так не надо. И даже объясняется, что красиво, а что нет, будто чувство эстетики застыло в камне, заключённое. Застывшая лава.

Тем не менее, Миланэ знала, что она — Ашаи, и не может иначе.

Спровадив посетителей ни с чем, вернулась Раттана, держа в одной руке большое полотенце, а в другой — миску с водой.

— Сиятельной плохо? — осведомилась.

— Да. То есть нет. Плохо наверное, Раттана, — Миланэ бессознательно свершила выход из позы: руки сразу вниз, подбородок вверх, на миг прикрыть глаза, взмахнуть хвостом, уши отжать, не поворачиваться ни в какую сторону три удара сердца без крайней необходимости, стройности не терять.

Дхаарка подошла, приглядываясь.

— Вот у львицы бывало так, что все виды на судьбу вдруг брали и рассыпались, как бисер по полу?

— Как бисер по полу, — вторила Раттана, осторожно усаживая хозяйку на кровать, — бывало, сиятельная. Всё бывало.

— Я, наверное, сейчас пойду в экзану, — отстраненно говорила Миланэ, совершенно не глядя на служанку-дхаари. — Точнее, мы ещё не успели её обставить, так пойду на кухню. Сделаю успокоительное или арру.

— А что такое арра? — спокойно поинтересовалась Раттана, мало слушая её, словно маленькую львёну и продолжая складывать повсюду разбросанные вещи.

— Вещество такое. Дурь. Чтобы ты знала, в дисциплариях ею ещё как балуются. Вдохнула пару раз — и самое то, уже ничего не надо, и всё в порядке.

— Я никогда не думала, что Ашаи-Китрах столь несчастны, сиятельная, — серьёзно молвила Раттана.

— Мы не несчастны. Мы, мы… Просто… Что со мной, Раттана? Может, тебе знамо?

— Знамо, — с готовностью ответила та, снимая с её ушей подвески и возлагая их возле зеркала. — Конечно. Я по взгляду вижу.

— Ты видишь по взгляду? — спросила Миланэ с ироничным превосходством Сунги и Ашаи-Китрах, впервые взглянув на неё осмысленно и верно.

— Вижу. У меня на родине такое называется… я могу сказать на своём языке?

— Можешь. Не надо у меня спрашивать. Говори, как хочешь. Ты живая душа, ты можешь говорить, как благорассудится.

— Анстайахшарза, — вымолвила она с непередаваемым акцентом, и слова звучали совершенно чуждо. — Это примерно значит «тоска львицы». Это когда ей нужны лев и дети, когда пришла пора. Оставляться в таком положении считается большим несчастьем, — Раттана смочила виски Миланэ мокрым полотенцем, а потом приложила на миг к затылку. Дочь Сидны не противилась.

— Ашаи не могут выйти замуж, — словно оправдываясь, ответила.

Раттана открыла окно, в которое глядела Миланэ, и вовнутрь ворвались грустные ночные звуки.

— Супружество здесь ни при чём, сиятельная. Тоскует безупречная по льву, оттого и досады, злость к судьбе. Я не смею много говорить, ибо служу сиятельной, а ещё не знаю долгов и обетов великого сестринства, но лучше бы сделать так, чтобы кто-то сиятельную нашёл.

Она даже не знала, что ответить.

— Он меня нашёл, но вдруг бросил.

— На-на, сиятельная, вот оно что. Но я тут смею молвить: таких, как моя хозяйка, не бросают.

— Это почему так?

— Хозяйке глупый не понравится, а неглупый такую львицу, как хозяйка, не бросит. Одумается потом, измучается, придёт обратно. Железную кость сгрызет, но придёт.

— Разве? Да он и не бросал меня вовсе… Просто так получилось… Спасибо, Раттана, что за мной так ходишь.

— А как иначе. Пусть безупречная отоспится и ничего-ничего не делает, не думает, это сейчас надобно.

— Я бы ещё поужинала. Есть у нас чего? — очень просто спросила Миланэ, будто бы обращаясь к подруге-дисципларе.

— Конечно есть, сиятельная.

И они поужинали, а потом Миланэ, блюстимая Раттаной, ушла спать.

Возлегнув набок, она вытащила на мир из тумбы, где начала хранить ценные вещи, подарок Хайдарра, северный амулет. Долго его разглядывала, особенно зубы волка. Потом одела на шею, перевернулась на спину и уставилась в потолок.

— Так победим, — зачем-то молвила самой себе, очень тихо.

Вдруг стало очень жаль Амона, и Миланэ начала плакать.

«Разве он виноват хоть в чём-то, он ведь делал всё чтобы разрешить случившееся он пытался даже помочь и отвадить от ужасной ошибки он спас меня от холодных вод в которых я бы верно утонула и не было бы больше Ваалу-Миланэ-Белсарры, какая нелепость могла случиться… Он улучил краткий миг чтобы побыть со мною а я дура не замечала и всё себя спрашивала почему такой печальный почему да почему… Надо было сразу учуять что с ним и постараться не влюбляться, не принимать игру а сразу идти прочь, глядишь было бы в мире одним растерзанным сердцем меньше… Или двумя… Двумя, знамо, точно двумя, меня он тоже полюбил, мне-то не знать… А может притворялся? Нееет, так не притворяются. Или притворяются? Нет! Возможно… Всё равно нет!»

Сжавшись, повернулась на другой бок, вспомнила о записке, которую бросила на траве возле него, уже за ненадобностью. Вдруг начала сожалеть Миланэ, что не отдала её Амону прямо в руки, ведь он наверняка не заметил, так и ушёл. А она ведь старалась для него, действительно старалась, она желала как лучше… Вспомнилось, что точно так же она дарила свою каллиграфическую работу Хайдарру; для полной картины не хватает лишь подарка от Амона (Хайдарр ведь подарил ей амулет) и огня Ваала на кровати с Амоном (как она показывала его Хайдарру). Но ничего этого не будет, ведь теперь за нею будет следить не Амон; верно, будет кто-то другой, кто не подвержен всяким чувствам на службе, вот так…