Снохождение

mso

Она свершила манарси-гастау — жест неопределенности, сомнений. Рука проплыла в воздухе.

— Как угодно. Охотник поджидает свою добычу, и будь уверен: если у него есть воля, он изловит её. Я уже говорила, что мы плохо знаем друг друга. Тебе вот неизвестно, что в Сидне я — мастерица стальсы.

— В самом деле?

— Ну да. По крайней мере, так говорили. И смотри: ты мог бы вскользь узнать об этом. Под этим предлогом ты завлекаешь меня в термы, упрашивая сделать тебе спину ровнее, и у меня рано или поздно должны закончиться предлоги, почему я сегодня не могу и не хочу. А там до победы недалеко.

— Ты со многими так делала в Сидне?

Синга сказал это то ли обидевшись, то ли заревновав, то ли возмутившись.

— Что именно делала, Синга?

— Ты знаешь, — пошёл он на попятную.

— Вот что. Стальсы я переделала — не сочту. А то, что «я знаю», и в термах — лишь с одним. И я в него была влюблена.

— Не верю, — язвительно сказал он.

Миланэ стерпела, но решила, что во второй раз не потерпит.

— Как хочешь. Мне и наставницы не верили. Всегда считали, что я скрытая развратница. Но мне то что. Я знаю, где правда.

Синга долго раздумывал.

— Тогда верю, — вздохнул и посмотрел на неё: — И что, когда пойдём в термы? Теперь я всё знаю, теперь не приму отказ. Роду патрона не принято отказывать в служениях, это вопреки молчаливому договору.

Миланэ удивило вот что: он говорил так, словно бы хорошо знает дела Ашаи-Китрах и то, как они говорят. Эти мелкие детали, эти непопулярные у обычных Сунгов слова — «род патрона», «служение», «молчаливый договор» — свидетельствовали, что Синга кое-что знает об Ашаи. То ли он обманывал, что не имел ранее тесного дела с сестринством (но здесь Миланэ обмана не чуяла), то ли здесь… что-то другое.

— Не знаю, когда пойдём. Когда-нибудь. Я вот что хотела всем этим сказать. Ты бы смог рано или поздно — тем более, ты сын патрона — получить победу надо мной. Но ни ты, ни я почти ничего с неё бы не получили. Я бы сделала это лишь потому, что в какой-то момент мне было бы легче сдаться, нежели объяснить, почему не хочу. А ты бы мысленно поздравил себя с триумфом и, возможно, утратил интерес.

— Или не утратил. Возможно, я бы влюбился. Может, уже влюбился.

— А я знаю, Синга, что ты влюбился. Потому говорю с тобой именно так, как говорю; не потому, что дурно воспитана и жестока, а потому, что ты мне небезразличен как личность, как друг, если хочешь. Просто пойми: в любви есть двое, а если кто-то один старается тащить за двоих, то это — прямой путь к несчастьям. В нашем случае ты будешь один, ты попадёшь в несчастье. Так что я не смогу тебе ничего дать, кроме как — большой ценой и после всяких отпираний — того самого, как ты выразился, «я знаю». Но для этого есть куртизанки, любовницы и много кто ещё.

Он умолк. Видимо, никогда и не подозревал, что львицы могут говорить с такой откровенностью, прямотой, остротой суждения. По всему, всё это разрушило его иллюзии насчёт возможных отношений, которые Синга имел все шансы предвкушать; как же, он — сын влиятельного патрона, а Миланэ — никому не известная дисциплара Сидны, что благодаря его отцу выходит в мир. Но тут всё перевернулось с лап на голову.

Дочь духа видела это смятение.

— Синга, ты ведь шёл сюда с намерениями насчёт меня?

— Да, — очень просто признался он. — Я думал, мы выпьем вина, почитаем стихи, ещё что-нибудь. А потом…

— А как ты себе это представлял?

— Не знаю. Что я приду. А ты будешь… вся моя.

— Смешной, — невольно хихикнула она.

— Смешной, — вторил за нею Синга. — Самки вообще жестоки.

— А то, Синга, — отпила она вина, растекаясь и расслабляясь. — Коварны, безжалостны, ещё как можно о нас сказать… Но я бы не назвала это жестокостью, слишком жестоко — называть нас жестокими. Когда ты это поймёшь, тебе с нами будет значительно легче. Иди, бери плеть, и ступай ко львицам, что будут бросаться тебе на шею. А они будут — ты славный, просто не мой; ты — не моё, видишь ли. Так бывает. Полюби одну из них, и у тебя всё будет хорошо. Если любовь угаснет, то полюби другую. Если нет — так нет. Делай, что хочешь, не бойся.

— Верен ли совет? Если бы я так делал, то уже давно бы овладел тобой прямо на полу, вот и всё.

— Верен, — кивнула Миланэ. — Если бы ты так делал, ты бы закончил тем, что ощутил сирну у шеи, вот и всё.

— Ты бы меня убила, как того льва? — сказал Синга так, будто действительно верил в такую возможность.

— Нет, я же не кровожадная, у меня есть сердце. Так я бы дала знать, что ты сильно ошибся, что продолжать не стоит.

— Значит, придётся мне в жизни натыкаться на кинжалы.

— Таковы вещи. Львам приходится на них иногда натыкаться, но бояться этого не надо. Они вонзаются в тебя холодом не потому, что хотят убить, нет. Они лишь говорят, что ты ошибся.

— Я для тебя стих сложил, вот что, — вдруг сказал он, и начал что-то доставать из внутренних карманов.

«Вот так сюрприз», — подумала Миланэ.

Почему-то стало стыдно. Даже и весьма. Она вспомнила о нравах Андарии, о матери, о любви к Амону, о понимании Ашаи-Китрах.

Сёстры понимания.

Вовсе не сестры жестокости.

— Синга, это очень мило. Я взаправду послушаю с большим удовольствием, — она поставила лапы обратно на пол.

Синга расправил скомканную бумажку, потом ещё одну, потом ещё; слабый свет ночи вынуждал его приглядываться к написанному; просмотренные он бросал на пол, а потом ему надоело:

— Да всё равно. Третий вариант я и так помню.

И начал, совершенно не заботясь, слушают его или нет:

Я знаю — её душа предвечна…

Вдруг отбросил.

— Не то. Сейчас.

Я гляжу в своё окно

Но в окне моём темно

Я дрожу и вижу мир

Пью я чёрный эликсир

Говорят, что если в поле

Выйти, взять и разрубить

Нить судьбы и свою волю

Спокойным будешь… жить и жить

Так было со мной всегда

Окна, зерцала, вода

Видел тёмные миры

Оконных далей, без веды

А потом я обернулся

Невзначай и как бы вспять

И тогда совсем проснулся

Страх мой страшный дал мне знать