Снохождение

mso

Кому какая разница?

— Ведь это её не касается. Это никого не касается.

Миланэ с тихой внезапностью осознала, сколь она сильно влюблена в Амона: бесстыдно, мучительно, даже ревниво, как-то совсем по-настоящему. Даже стыдно, что так влюблена. У самок ведь любовь должна проходить так, понарошку, осторожненько…

Она позволяет ему такие вещи, которые бы не простились никому.

Он может даже лежать и молчать, пока она говорит.

Когти в гриву возле шеи; о да, Миланэ знает, что делает. Да-да, вот так, лев, вот так. Зашевелился, растянулся? То-то и оно.

— Она тебя знать не знает, ей будет всё равно, — взмахнула рукой, на миг прекратив царапать его шею. — Хотя будет недоумевать, как ты сюда попал, — тыкнула ему два раза когтем в спину, несильно. — Но неважно. Так что можем пойти.

Амон лежал молча, не двигаясь, даже кончик хвоста не подавал признаков жизни, единственно — дышал. Потом вдруг нашёл её левую ладонь своей, поцеловал, чуть укусил, и возвратил обратно.

— Ваал мой, хоть один лев может после близости слово сказать? Или все опосля впадают в спячку? — смешно отчаялась она.

— Я думаю, Милани, — тут же ответил Амон и осторожно перевернулся на спину. — Кроме того, ты даже не представляешь, как после этого тянет в сон.

— Прости, родилась без гривы, знать не могу. О чем ты можешь сейчас думать? Ты ещё можешь думать? — сказала она ему, показывая коготки на правой руке, мол, сейчас уберу все помыслы из головы.

— Есть важные новости. Ты не дала сразу рассказать.

— Я?! — возмутилась Миланэ и взмахнула хвостом, а потом даже стукнула его по плечу. — Я не дала рассказать?

Ну да сейчас! Я? Нет на мне никакой вины! Сам пришёл!

— Я здесь ни при чём. Я — порядочная львица, — уселась на краешек кровати и начала обиженно приводить себя в порядок для того, чтобы он начал проситься у неё с прощением.

— Не обижайся, — замурлыкал Амон, взбираясь по её хвосту всё выше и выше.

— Тссс! Не разбуди мне Раттану! Она не должна знать! — забрала Миланэ хвост.

— Думаю, она уже давно не спит, — Амон заложил руки за голову и уставился в потолок.

Миланэ немножко подумала, заодно расправляя и одевая шемизу, а потом изрекла, поняв, что этот нахал имеет в виду:

— Нахал.

Вдруг он начал, быстро и серьёзно:

— Послушай, Милани, хотел рассказать после того, как всё получится, всё устаканится и ты вернёшься из Сидны. Но передумал. Я доложил наверх, что связь прервалась, меня отстранили от работы с тобой, потому пришлось вот так, словно вор, пробираться — ночью слежки нет. Вообще, насчёт тебя я сделал наиболее скучный отчёт; кажется, он прошёл, от тебя вскоре отвяжутся. Мне так и не удалось выяснить, кто заказчик слежки. Наверное, всё-таки политические противники Тансарра, вроде сенатора Шанта и его шайки; жди, что после Приятия к тебе обратятся с двусмысленными предложениями. Сейчас идёт передел сфер влияния, а ещё это предчувствие новой войны…

— Я патрону расскажу о слежке. Можно?

— Можно, — немного подумал Амон.

— Так что они от меня хотят? — спросила Миланэ, всё же не понимая, что именно она вкладывает в слово «они».

— Загнать в кувшин, как говорится. Поставить в такое положение, чтобы ты, в конце концов, была вынуждена делать то, что им выгодно. Но если не делать глупостей и заручиться помощью Тансарра, то всё будет хорошо. Поэтому ты должна быть идеальной Ашаи, чтобы им не за что было уцепиться.

— Я пытаюсь, хотя вряд ли получится…

— Ещё советую вот что: патрон, вполне возможно, решит тебя куда-нибудь отправить, например, к старшему сыну в Кафну, чтобы тут всё утряслось. У меня уже есть довольно верные сведения, что Сайстиллари взяли над тобой патронат для отвода глаз. Прости, но это так.

— Да я уже поняла, — махнула рукой Миланэ, улыбаясь.

Он подёргал усы, посмотрел на неё, потом дальше уставился в потолок.

— Тебя это не обижает?

— Обижает, — пожала она плечами, кончик хвоста нервно дёрнулся. — Тем не менее, если я хоть так смогу им помочь, тогда исполню своё служение, — прижались её уши в классическом жесте почтения, анлиль-гастау.

— Поэтому если они тебя отправят — уезжай. Повод для поездки найдётся. И им хорошо — приставать здесь не будут, и тебе — Кафна отличный город, вот увидишь, — со знанием дела молвил Амон.

— А ты? — встрепенулась Миланэ.

— Что я? — взял её ладонь и поцеловал, но грустно.

— Уеду, а ты будешь здесь?

Он тягостно промолчал; за окном отозвался близкий сверчок, громкий и назойливый. Затем поглядел в окно, где бездна звёзд уже тускнела от близости рассвета.

— Ты останешься здесь? — внезапно испугалась она.

Она ещё не успела подумать о будущем, потому что вся пропала в настоящем. Она ещё не успела ничего прочувствовать, как уже нужно думать о будущем.

— В Кафне хорошо, Миланэ, — сделал он широчайший жест, показывая, как там привлекательно. — Море, юг. Поезжай… Тут у тебя слишком много недоброжелателей, а там — иной мир.

— Иной мир… — повторила за ним Миланэ с бесконечной меланхолией.

— Ты уедешь не на луну, не на две. На годы. Ты станешь другой, жизнь у тебя будет другая, — сказал Амон так, будто мечтая увидеть её, Миланэ, в этой иной жизни: среди бесконечного летнего света — её драматически рельефный силуэт; она весела, жива, решает повседневные дела, обеспечена (в Кафне всякая Ашаи весьма сильно ценится, их там немного, ибо Южный Протекторат); у неё есть кто-то; их может быть несколько, у Ашаи так бывает; у неё есть маленькие дети, она, кроме того, опекается каким-нибудь сиротским приютом или вершит иные щедрые дела; лечит, жжёт пламя Ваала, и так далее…

— Поэтому решил сделать тебе небольшой подарок.

Миланэ поудобнее уселась на кровати, поближе к нему.

— Надеюсь, всё получится. Я достану тебе «Снохождение».

Некоторое время она ничего не говорила, не двигалась. А потом засмеялась. Ах, вон оно что…

«Мой милый, добрый Амон», — только и вздохнула Миланэ, чувствуя с ним глубокое единение, совершенно не похожее ни на что. Её настоящая влюблённость показала всю силу эмпатии: дочь Андарии чутко ловила все оттенки его чувств, и даже уши её двигались так, словно прислушивались к монологу его души.