Снохождение
Шрифт:
Она вдруг ощутила глубокий парадокс. Столь много было сказано о многогранности сестринства — и вместе с тем указала на свои милые уши с чёрной каймой. Ибо. Слышат. Ваала. А пройдёт семь дней — и будет она указывать на глаза, потому что они «видят Ваала»… Она отрицает его, но использует эти жесты.
Ваал мой, как сложна жизнь!
Для Амона, пожалуй, это оказалось слишком.
— Миланэ, зачем ты мне всё это рассказываешь… — словно осознав ужасную ошибку, сказал ей Амон.
Она была такой серьёзной, но вдруг улыбнулась, поглядела в сторонку, а потом снова на него.
— А почто ты спрашиваешь?
— Потому что очень интересно. Просто… ты так доверяешься мне.
— Да. Я тоже верю тебе, Амон. Как и ты мне, ты говорил это, помнишь?
Он кивнул.
Вдруг она кое-что припомнила. Усевшись на кровати поудобнее, молча пригласила сделать и Амона. Подоткнула рукава шемизы повыше, сбросила на пол бесформенный комок лёгкого одеяла для тёплых ночей.
— Хочешь, что-то покажу? — спросила, и не дождалась ответа: — Гляди: я Ашаи, что не верит Ваалу. Да? А теперь смотри — я возожгу Его пламя.
Глядя на свои руки в неверном свете, ей мыслилось, что нет ничего более переменчивого и неопределённого, чем наши желания. Её предупреждала сестрина строгого Норрамарка, что невольно жечь огонь на ладонях, потому что он крадёт огонь изнутри — силу духа и намерения; невольно гореть внешним пламенем! В самом деле, её даже обуял душеубийственный стыд, и вместе с тем — сладость нарушения своих же решений и саморазрушения. Да, ха, смотрите, сгорю я! — хищно улыбалось её «Я», одно из бесчисленного множества её души. Тем более, цель не была чужой сердцу: Миланэ хотела показать любимому, что взаправду собою представляет этот огонь, поддерживающий веру Сунгов столь долгие века.
Амон видел, как львица, в которую он влюблён, показала свои ладони, словно пытаясь убедить, что здесь нет никакого подвоха, и что её руки — чисты. Потом — красиво и странно — поманила пальцем к себе; такому противиться невозможно, он последовал зову, он бы охотно последовал на любой её зов, хоть в пропасть, и они соединились в жаждущем, страстном поцелуе, стоя на коленях посреди их ложа, а хвосты их причудливо сплелись. Казалось, сейчас снова случится таинство продолжения рода, но Амон очень хорошо чуял, что сейчас произойдёт нечто необычное, и тут вдруг ощутил ушами, затылком и плечами сильный, нешуточный жар, а по всему телу прошла жуткая, неведомая доселе колючая волна, которая явно передалась от неё. Но Миланэ вовремя отпрянула, зная, что Амон не готов (и не может быть готов) к таким ощущениям и теперь сидела, держа перед собой пылающие ладони, глядящая на него.
— Ваала — нет, Ваал — фантазм, Ваал — иллюзия, Ваал — ничто, — заклинала она, держа горящие ладони с тонким, несвойственным ей жёлто-алым пламенем перед собой, глаза её горели тоже, словно поджигатели рассвета, тени под тонким очерком скул стали чернее чёрного, и это было настолько еретически и страшно, что даже комната, казалось, наполнилась тихим, звериным, иномирным гулом. Амон свидетельствовал это, и до остова души понял, что такая воистину бестрепетная львица, столь удачно прячущаяся под обличьем не самой заурядной, но вполне благоприличной Ашаи-Китрах, может свершить нечто такое, от чего у многих подожмутся уши и хвосты.
Должно было получиться красиво-романтически: рождающийся рассвет, лев и львица, огонь на ладони, огонь в сердцах… А получилось так, что Амон — лев далеко-далеко не трусливый — сидел почти ни жив, ни мёртв.
— Но как так? — спросил, и сложно было понять, о чём он спрашивает, и не было даже уверенности, что он спрашивает именно Миланэ.
— Игнимара — не пламя Ваала.
— Но что тогда?
— Кто знает, — пожала она плечами и начала тереть ладонь о ладонь: после игнимары всегда не самые лучшие ощущения.
— Ты знаешь, я действительно люблю тебя.
«Он любит меня! Я люблю тебя! Вслушайся в эти слова, не будь глупой. Отбрось поиски истин; он — вся твоя истина».
— Вот не ставь меня в такое положение. Ведь и мне тогда придётся сознаться, что я… как мне сказать? Я влюблена. В. Тебя. И знаешь что? Не надо ради меня делать этого. Не бери «Снохождение». Это опасно. Я буду волноваться. Не хочу волноваться. Хочу, чтобы у тебя всё было хорошо. Ты меня понимаешь, Амон? Наверное, никто не мог бы сделать большего подарка, чем ты собирался; но ты и так даришь несравнимо больше…
— Поздно. «Снохождение» у меня.
Амон сказал это просто и буднично, словно поведал, как купил круг сыра вчера на рынке. Неспешно встав, он поднял с пола свой плащ, зачем-то тряханул им несколько раз, а потом откуда-то с его внутренней стороны достал нечто, завернутое в чёрную ткань.
Миланэ наблюдала, застыв, как кошка.
«Если это правда, если он действительно достал книгу, то… проклятье, что делать?! Верно, верно говорят: бойся мечты — она может осуществиться».
Тем временем Амон поставил свёрток на кровать и сел перед ним, как перед идолом неведомого прайда, озадаченный тем, что всё происходящее — столь реально. Он не смотрел на Миланэ, ни по сторонам, а куда-то вперёд, в одну точку, насквозь пораженный собственным поступком.
Несколько быстрых взмахов руки, что отбрасывали одежды чёрной ткани, и Миланэ увидела до ужаса знакомые пропорции, цвет и даже запах. Как-то до последнего момента казалось, что он забавляется либо выдает желаемое за действительное. Но лишь Миланэ перевернула несколько первых страниц, а потом раскрыла наугад и сразу попала на изображение древа миров, то резко захлопнула книгу; её движение оказалось даже чересчур сильным.
— Амон, ты с ума сошёл. Ты с ума сошёл, — сползла она на пол, заклиная его и себя. — Ты с ума сошёл, и я тоже.
Пала вниз дочь Андарии совсем безвольно, поэтому Амон решил отбросить сантименты и помочь ей успокоиться, но Миланэ вдруг поднялась, очень быстро, и подошла к окну, выходящему на узковатую улицу, где вполне оживал рассвет, где ещё не было пыли дня; в воздухе летали запахи Луны Огня и цветень. Она открыла окно, но продолжала то ли плакать, то ли смеяться; похоже, и то и другое. Да, желание обнять сильно, но Амон — умный и осторожный лев, он помнит: у окна появляться нельзя. Увидят. В Тайной службе, где он влачит службу без малого два года, не простят такой связи.