Снохождение
Шрифт:
Справа проплыла большая витрина, ученица посмотрела: там ткани, всякие и разные. Кроваво-красные шелка. Нижние юбки, которые Ашаи-Китрах носят их лишь тогда, когда холодно, и только в дорожной одежде. Подушечки для булавок. Надо бы купить, а то занавески комнаты в Сидне сплошь ими утыканы: плохая привычка детства, мать так приучила, у неё самой никогда не было таких подушечек. Но увы, магазин закрыт — сегодня предусмотрительные хозяева повесили замок пораньше, хотя квартал богатый, стражи полно, императорский дворец недалеко.
«Или праздновать ушли».
Вот
Всё вокруг теперь небольшое, одноэтажное, редко увидишь строение в два этажа. Слева — целая гряда огоньков небогатых кварталов, что тянутся от горизонта до горизонта… Нижний город — так здесь называют эти кварталы.
Свечерело. Зажглись звёзды, зажглись огоньки, зажглись глаза, воспылали сердца Ночи Героев.
Миланэ шла, высматривая ориентир, который хорошо запомнила: таверна «Большой Дерб» должна появиться с правой стороны.
«Назовут же… Что такое «Дерб»? Или кто такой? Проклятье, какое здесь всё одинаковое. Ещё пропущу!». Ан нет, не пропустишь: вот эта красноватая, облезлая по краям вывеска; у неизвестного оформителя не было и малейшего цветового чувства, потому ядовито-зелёный фон сочетался с красной каймой холодного оттенка и чуть желтоватыми буквами, нарисованными в ужасной манере, стилизацией под старый шрифт древнего языка. К чему это таверне, зачем ? Это так сложно, за это брались на каллиграфии только самые смелые ученицы. А тут вот тебе.
Совсем не сложно для кого-то, оказывается.
«Забыла купить еды… Ну, и что теперь?».
Быстро подумав, Миланэ делает то, на что вряд ли осмелилась бы почти любая маасси её возраста без сопровождения самцом, а лучше — самцами. Она лёгким движением открывает хлипкие, чисто условные дверцы в таверну у оживлённого торгового пути, не самую плохую, конечно, но этому заведению далеко до изысканности. Встречается здесь всякая душа, и добрая, и злая, но чаще — обывательски-хитрая, торговая, с наглецой и простотой, желая чуть смошенничать, чуть урвать, проиграться в кости и напиться пива. Особенно сегодня, в ночь Героев.
Но Ашаи-Китрах, даже ученицы, — особая каста в Империи, у них есть свои привилегии и отличия. Даже простое оскорбление Ашаи может обернуться каторжными работами на несколько горьких лет, а всякое насилие над львицей из сестринства для простых сословий карается смертью. Кроме того, Ашаи после церемонии Совершеннолетия получают кинжал-сирну — оружие с прямым обоюдоострым клинком, длиной с ладонь, треугольной формы и без долы, с очень острым кончиком. Ею трудно делать что-то по хозяйству — неудобно. По традиции всех учениц сестринства обучают владеть этим маленьким оружием. И, самое главное, Ашаи носит сирну при себе всегда. Вообще всегда. Что бы она ни делала, и куда бы ни шла — с нею всегда сирна. А когда спишь, она должна находиться
Множество взглядов, дым табака и ещё чего-то, душный дух. Все чуть притихли, увидев ученицу-Ашаи, но потом гул снова возобновился, снова прозвучал гогот вон за тем дальним столом. Свечей и ламп полно, но все светили как-то невзрачно, тускло, словно воздух крал свет.
Она подошла к стойке, где молодой, очень худой лев светло-грязной шерсти быстро, скучающе разливал пиво в большие деревянные кружки, липкие, с потёками пены. Ха, вот где истинная отрешённость, которую ищут некоторые Ашаи: лев смотрит на окружающих и окружающее, как на пустое место, бесконечно усталый, он терпеливо слушает все те просьбы и всю ту дрянь, что ему говорят, и ни один мускул не дрогнет на лице. Ни одного лишнего движения, слова.
Ждать пришлось долговато. Совсем рядом на высоком стуле сидел лев, судя по одежде — охотник или егерь, и непрестанно косился затуманенными глазами на Миланэ; то отворачивался, то снова обращал к ней взор, и, казалось, его так и подмывает что-то сказать.
Ученица не смотрела на него, хотя всё замечала.
— Слушаю, — устало и без изысков спросил молодой трактирщик, отодвинув полные кружки с пивом навстречу жадным ладоням.
Миланэ здесь раз была, потому примерно знает, что есть, а чего — нет.
— Попрошу круг хлеба. И хамона, четверть окорока. И пусть лев завернёт, если можно.
— Не во что, — равнодушно ответил он.
— Хорошо. Пусть так. Спасибо.
Трактирщик вытащил большой, сыровяленый свиной окорок.
Скользнула рука, дотронулась к сумке. Да, всё на месте. Сумка. Кошель. Старые комментарии, которые надо сдать в Сидне. Завтра надо будет их пересмотреть.
Тем временем охотник-егерь на что-то решился.
— Выпей с нами, жрица Ваала. Сегодня его праздник! Или брезгуешь?
Разговоры и смешки утихали: всем вмиг стало интересно. Даже отрешённый трактирщик перестал отрезать филей от окорока.
Миланэ ответила не сразу. Она окинула взором свою небольшую публику, все эти устало-весёлые лица, что ждали развлечения и отрады; ей показалось, что все они слились в одно большое пятно.
Обращаясь к этому пятну, а не к ним, она молвила:
— Не брезгую — устала. И это не праздник Ваала, смею отметить.
— Как это? Как же это… не праздник Ваала, а? Создатель он всего, создал всё! Значит, и праздник этот — тоже создал! Потому его славить должен весь мир, раз он создатель! Ночь Героев! Он же герой! Герой мира!
Он и не подозревает, что его слова — то ещё вероборчество. Антурианская, старая ересь сестры Антурии, которая посмела утверждать: Ваал не есть воплощенный дух Сунгов, он суть создатель всего, потому его должны славить не только Сунги, но и все остальные племена и роды мира. Популярное заблуждение среди низших сословий, мол, славить Ваала — не привилегия Сунгов, а обязанность всего мира. Она в ходу среди простых голов, но её никогда не упоминают возле Ашаи, так как это можно счесть почти что оскорблением.