Снохождение
Шрифт:
Красный зал Гелейсы был пуст, когда она зашла в него. Тишина умиротворяла. Она сама себе приказывала, какую позу принять; и одна плавно перетекала в другую, а та — в третью, а та… И так без конца.
Это помогало не размышлять. Мысли стали назойливы, противны, они никуда не вели и ничем не могли помочь.
Ученицы, что пришли на предвечерние занятия, осторожно указывали на неё, ибо Миланэ делала всё хорошо, вполголоса сообщая друг другу:
— Смотрите, смотрите: это — дисциплара перед Приятием.
Когда она пришла домой, то даже не успела омыть лапы, как в дверь робко постучались.
— Можно.
Служитель, совсем юный, почти львёнок, молча передал записку, совершил неуклюжий полукивок-полупоклон и исчез. Тряхнув несколько раз лапой, которую потянула в Гелейсе, Миланэ рассмотрела записочку, потом развернула и прочла:
Достойная Ваалу-Миланэ-Белсарра, Сидны дисциплара, сестринство напоминает, что в день начала испытаний Приятия крайне нежелательно принимать пищу. Также перед этим рекомендуется не ужинать. Ещё рекомендуются питьё достаточного количества воды и внутренние омовения. Сёстры остерегают от употребления любых веществ, сдвигающих душу, а также ободряющих, успокоительных, рвотных, противорвотных и влияющих на живот.
При себе необходимо иметь полное облачение. Не приветствуются украшения и личные вещи.
Напоминается, что Круг Трёх будет ожидать дисциплару 13-го дня 1-й Луны Огня 810 г. Э. И. в Зале Огня Сидны, где и начнутся испытания Приятия.
Сестринство Сидны
Миланэ ухмыльнулась. Всегда считалось, что перед Приятием ученица должна наизусть помнить, что ей необходимо. Но, вероятно, многие так волновались, что напрочь всё забывали, путались и попадали в нелепое положение. Поэтому существовала такая практика: незаметной запиской дисципларе напоминали, что делать, а чего — нет. Она сама создавала такие записки: учениц младших годов очень часто привлекали помочь Админе их писать; двойная польза: и упражнение в каллиграфии, и запоминаешь.
Упоминание о еде призвало небольшой голод, но она не собиралась ослушаться советов, ибо во время Приятия и после него, как показывает огромный опыт Ашаи-Китрах, с дисципларой случается всякое — она может напрочь утратить власть над телом. А обтекаемо-приличным «внутренние омовения» подразумевалась крайне прозаичная процедура, но это завтра, с помощью Арасси.
«Хотя мне-то должно быть всё равно».
Миланэ села у окна, подперла щёку кулаком и уставилась на вечернюю зелень сада. Арасси где-то снова пропадала… Хорошая подруга Арасси.
«Завтра меня не станет. Миры будут стоять, как прежде. Завтра я познаю тайну жизни и смерти; интересно: если поверить в Нахейм — вдруг я попаду в него? Буду своя средь своих… А, какая разница. Мне есть о ком вспомнить».
И она написала письмо Амону, самые простые слова. Сложные попросту не хотели ложиться на бумагу. Спрятала в ящик. Матери написать не решилась. Матери незачем знать, что она ведала о собственной смерти — это будет слишком. Амону нужно знать — она не может исчезнуть из его жизни бесследно. Вытащила «Снохождение», освободила от ткани, вздохнула. Да, раньше строились планы, раньше хотелось переписать самые интересные и нужные места. Теперь записки, конечно, не пригодятся. Миланэ перелистывала «Снохождение», иногда задерживаясь на некоторых страницах, просто так.
— Знали бы все, что ты — здесь, — говорила Миланэ с книгой, как с живым существом. — Они думают, что я смотрела одним глазком в библиотеке, ха-ха. А тебя украл мой Амон. Мой самый лучший на свете Амон. Когда умру, ты попади к нему без приключений, ладно? Не хочу никому неприятностей. А потом обратно в ящичек. Надеюсь, ты ещё увидишь мир.
Как ни престранно, ей было ничуть не жаль, что «Снохождение» сейчас здесь, у неё на руках; хотя, по большому счёту, именно оно повинно во всём. Оно разбудило нечто тогда, возле мёртвой ученицы-Вестающей; оно повернуло колесо её судьбы там, в библиотеке. Тем не менее, она понимала, что весь происходящий абсурдный кошмар — не вина «Снохождения»: книга ни в чём не может быть повинна.
Ей нравился стиль Малиэль. Чувствовалось, что та была львицей дела, и всё описанное для неё было глубоко естественным, даже привычным. Тогда, при торопливом перелистывании в Марне, она упустила очень многое; да что там говорить — почти всё. Здесь же спешить некуда. Много рецептов и советов для сновидящих, размышлений, наблюдений, несколько рисунков и схем. Большая книга, пять сотен страниц.
Иногда взгляд цеплялся за предложения и изречения:
…я лишь мост к львице духа. Пусть лучшие ученицы идут по мне на свои вершины…
— Уже без меня, — с самоубийственным сарказмом отметила Милани. — Я цеплялась за свою вершину, но свалилась вниз. Подвели когти… Или мне их обрезали, — она поглядела на свои когти.
Но вот то, что она нашла двумя страницами далее, умерило её трагичную смешливость и ввергло в то особое состояние, которые испытываешь, когда увидишь, услышишь, прочтёшь нечто разящее:
…Шамани, наши не сёстры, но матери духа — учись у них, ученица; то, что они дадут тебе, несравнимо с тем, что ты можешь дать им; когти их чистого духа пленят тебя, и ты поймёшь, что нету других путей, кроме как наверх, к вершинам древа мира…
«Кровь моя, почему она называет шаманай… эм, шамани… “матерями духа”, почему?», — всерьёз задалась вопросом Миланэ, но без скепсиса, а с чистым удивлением. — «Сестринство имеет столь древнюю историю, ей ли это не знать, нам ли это не знать. Это ведь они научились у нас, но потом ушли своим особым путём».
Сестринство не основалось на голом месте. Вот взять сестёр-предвестниц. Кем они были? Таков ответ: жрицами мелких культов тогда ещё нестройных, молодых Сунгов, и знахарками. Но после великих ознаменований Ваалу-Вирис, основательницы сестринства, появились Ашаи-Китрах, мощь Сунгов; а остальной львиный род, увидев их красоту, пал ниц в поверженном трепете; а гордые северные прайды так не захотели, и попытались воссоздать величие Ашаи-Китрах у себя; их львицы использовали знания Ашаи и соединили со своими суевериями и верованиями. Нет, Миланэ не всему верила в таком описании прошлого, но, тем не менее, соглашалась, что общая линия сего повествования вполне верна.
Здесь же всё переворачивается с хвоста на голову.
Тут-то вернулась Арасси. Захлопнув книгу, Миланэ встала и повернулась к двери, ожидая её появления. Разговор неизбежен; она понимала, что делать этого нельзя, но иного выхода не было.
Арасси явилась в проёме дверей в необычно-пёстрой свире, с довольным и весёлым выражением; целый сонм браслетов звенел на её левой руке; самое главное, что она разрисовалась узором тентуши под глазами, будто собралась на некий традиционный праздник или уж наступил Ай-Юлассай (до которого ещё целых две луны). В общем, качели её настроений могли сбить с толку кого угодно.