Снохождение
Шрифт:
Амалла обошла стол и встала перед Миланэ, опершись о него.
— Ты можешь пойти на своё Приятие. Круг Семи будет ждать в назначенное время, и ты вольна придти, а вольна не делать этого. Сестринство не оставляет тебя без выбора. Только сома, которую ты выпьешь… сама понимаешь. Она уведёт тебя в Нахейм. О твоих проступках знает только несколько старших сестёр и амарах. Если ты пройдешь безвозвратное Приятие, то твоя память будет чиста, будешь безупречна в глазах сестринства, никто не посмеет сказать о тебе худого слова. Сестринство должно быть безупречным, и лишь кровь может смыть недостойное.
Миланэ не хотела смотреть ей в глаза. Ей вообще никуда не хотелось смотреть. Всё было до сверхреальности тяжело, напряжённо, и вместе с тем — смешно, и даже глупо.
— Не говори мне о своём решении. Оно мне ни к чему. Обдумай, у тебя в запасе два дня. Если не желаешь разглашения, то храни всё, что я сказала, в тайне. Ни с кем не советуйся. Иначе сёстрам придётся закрыть для тебя путь безупречности, и тогда тебя разоблачат в любом случае. Разглашение твоих проступков не оставит нам выбора.
Миланэ взглянула на неё и поднялась; Амалла больше не заставляла её сидеть, потому они так и стояли в молчании.
— Ведь велики те дисциплары, которых забрал Ваал во время Приятия — они лучшие из нас, — зачем-то добавила наставница; и вдруг Миланэ впервые в жизни увидела, что Амалла испытала нечто вроде стыда: она приложила сжатую ладонь ко рту и посмотрела вниз-сторону.
— Понимаю, наставница Амалла.
Свой голос выдался чужим, словно из бездны.
— И помни, что ты всё ещё дисциплара, пока не пришёл час Приятия.
— Пусть наставница простит мне все ошибки, что я совершала во время занятий. Я старалась быть хорошей Ашаи.
— Ничего. Пустое… Может, я иногда не занималась вами столько, сколько следует. И вот ещё что… Мой совет от меня, старшей сестры, для тебя, дисциплары, — Амалла долго, мучительно подбирала слова, что не было на неё похоже. — Не бойся. Да хранит тебя Ваал.
Миланэ не ответила — что в её положении простительно — и вышла прочь.
Амалла немного посуетилась в кабинете, переложила вещи с места на место; постояла. Потом затушила весь свет и начала смотреть в окно. Оно выходило к основному входу в обитель наставниц. Она ждала, и дождалась: Ваалу-Миланэ вышла. Шла медленно, потом присела на каменную чашу фонтана, хотя садиться там не разрешалось. Сидела она там недолго, потом ушла к Сиднамаю.
Амалла задёрнула занавеску, взяла графис и вдруг швырнула его в угол.
По характеру она подловата, заносчива и болезненно себялюбива. Но и для неё есть свои пределы, сердце у неё не создано из камня. Амалле чужда жестокость, а здесь она увидела её в полном, болезненном расцвете. Она слабо представляла, как всё произойдёт; но реальность оказалась куда хуже, чем ожидания. Ей было бы во много раз легче, если бы Миланэ начала бросаться в лапы, умолять и плакать: брезгливость уравновесила бы чувство жестокого поступка, который она свершила не по своей воле. Но Миланэ выдержала удар судьбы с великим достоинством; Амалла поняла, что в сущности, Миланэ все эти годы была действительно стоящей дисципларой, и это полностью вскрылось лишь в момент истины.
— Первый и последний раз. Первый и последний раз, — повторяла она, словно энграмму.
Нет, она ещё не успела испугаться.
Просто всё это казалось каким-то розыгрышем или фарсом. Миланэ хорошо осознала произошедшее: она попалась на крючок испытания, когда везла комментарии в Марну, и успешно провалила его. Но изумляли несколько вещей. Само испытание оказалось коварным, вообще странным по своему характеру, но в то же время — мелочным, мелкодушным, смешным, даже подлым. Кроме того, в голове не укладывалось, что за такой жалкий проступок сестринство собралось её убить. Это было так глупо, что Миланэ несколько раз засмеялась.
«Они ничего не знают! Они ничего не знают о том, что «Снохождение» я давно украла вместе с Амоном!», — вымученно смеялась она, присев на чашу фонтана. — «Как всё сплелось. В уме не укладывается… Открой книжку — умри! Или будь изгнана. Неужели столь малая причина достойна того, чтобы разорвать судьбу?», — всё больше изумлялась Миланэ.
Она встала и пошла дальше по ночной Сидне.
Столь малая причина. Совершенный пустяк. Проявить любопытство, посмотреть на книгу; да будь она хоть трижды вероборческой — что с того?! До неё её читало множество хвостов, и ничего — живы, они здравствуют, им хорошо! Что за кошмар? Мир сошёл с ума? Что творится в этом мире? И теперь ей следует выбирать: умереть или быть изгнанной?
Хотя здесь выбора нет, знала Миланэ. Выбора нет.
«Но о смерти попозже, попозже», — с холодом в груди подумала она. — «Я попозже подумаю о смерти. Пока о жизни. О жизни».
Промелькнуло несколько мыслей, что всё это — дикая шутка Амаллы или же такое себе испытание перед Приятием. Но умом она понимала, что с таким не шутят, никто бы не посмел так делать. Значит, всё всерьёз. Ладно, итак, всё серьёзно. Хорошо. Что теперь?
«Она сказала, что с Айнансгарда пришёл донос. Ну, тут ясно: сестра Хайдарра постаралась. Взревновала к брату или что?.. Да пёс с ней. В Марне фиктивный брак застамповала. Хах, они были убедительны, а мне было не до того…»
Итак, что теперь?
«Я могу пойти к амарах Леенайни. Она наверняка знает, всё происходит с её соизволения. Я… я приду… паду ниц, буду умолять её оставить меня в сестринстве. Я не хочу умирать, я не хочу быть вне сестринства, ведь так?», — размышляла Миланэ, без огня, весьма холодно. — «О, фу. Если она пожалеет меня, пригладит, то придётся целовать её ручки, и она скажет, что я обязана до самого сожжения. Делишки в Марне, патрон видненький… Фу», — её облик исказился презрением. — «Но это если она пожалеет, снизойдёт. Хочешь такого? Пффф. А что если она…»
— Настоящая Ашаи-Китрах, — с большой злобой и намерением процедила Миланэ, сжав перед собой ладонь. — Кодекс и аамсуна!
Пожилой лев-служитель, хозяйничающий на садовой дорожке, удивлённо-недоверчиво поглядел на неё и сделал шаг в сторону.
«Тогда она скажет, что ты — трусливая, никчёмная тварь, а не дисциплара. Тогда прикажет вышвырнуть меня из сестринства по Церемонии Изгнания, тогда я буду не я. Это будет иная, жалкая, загнанная, малодушная львица. Эта львица возьмёт в ручки свою котомочку и тихонько возвратится домой, в Андарию, потому что больше будет некуда. Она не постучится, просто войдёт в дом, прокрадётся на второй этаж, в свою комнатку, там уляжется на постельке и поплачется, а потом уснёт. Мама её увидит, выслушает сбивчивую историю, пожалеет — ибо мать. А потом потекут дни, и эта львица даже попробует выйти замуж, хотя для Андарии в двадцать четыре — да почти двадцать пять, не отнимай годов себе — немножко поздноватенько, но ничего. О, фу. Такое достойно лишь того, чтобы раз подумать и забыть».