Снова в школу
Шрифт:
— Это звучит так, как будто ты говоришь о том, чтобы быть психотерапевтом.
Он наклоняет голову.
— Я занимаюсь этим уже тринадцать лет, Кэлли. Все учителя — терапевты и социальные работники, друзья, надзиратели, исповедники. Просто зависит от дня.
— Не помню, чтобы я была такой требовательной, когда мы учились в средней школе. Учителя были учителями — некоторые из них едва были допущены к работе.
Гарретт качает головой.
— Эти дети — не мы, они никогда не будут нами. Они больше похожи на молодого Лекса Лютера (персонаж
— Господи, когда ты так говоришь, мне их жалко, — вздыхаю я. — Даже Брэдли Бейкера, а вчера он посмотрел мне в лицо и сказал, чтобы я пошла и трахнула козла.
— Брэдли — придурок, хвастун. И это нормально — чувствовать себя плохо из-за них — Господи, я бы ни за что не поменялся местами ни с одним из них. Даже если бы это означало, что я снова смогу играть в футбол. — Затем его голос становится тверже, настойчивее. — Но не расстраивайся слишком сильно, не позволяй им наступать на тебя. Наша работа состоит не в том, чтобы защитить их от их собственных глупых решений, а в том, чтобы научить их принимать лучшие решения. Научи их, как не быть неудачником в этом испорченном мире.
Я смотрю на огонь, позволяя суровой, логичной правде его слов глубоко проникнуть в мой разум. Затем я делаю еще один глоток вина и бросаю взгляд на мужчину рядом со мной. В отблесках пламени карие глаза Гарретта сверкают, великолепный теплый бренди, а его лицо — скульптура красавца.
— Знаешь, это действительно глубоко, Гаррет. Взрослый ты — это глубоко.
Он злобно ухмыляется.
— Это тебя заводит, не так ли?
— Не буду лгать. Это довольно горячо.
Он вытягивает руки над головой, напрягая все эти мышцы.
— Да, я знаю.
И так будет продолжаться в течение следующих нескольких часов. Мы дразнимся и смеемся над преподаванием и над жизнью.
— Как мне заставить детей думать, что я бомба. ком?
— Никогда не говорить "бомба. ком" было бы хорошим началом.
Я вспоминаю, как закатывала глаза каждый раз, когда мои родители говорили модные словечки из своей молодости. Какими древними они казались. Мое лицо искажается, когда я пытаюсь угадать нынешний подростковый жаргон.
— Хорошо, тогда каково новое крутое слово для "крутого"?
Он наклоняется вперед, расставляет ноги, опершись на локти.
— "Круто" — это все еще круто. И если ты действительно хочешь подняться на ступеньку выше, добавь "привлекательно".
Я прищуриваюсь на него.
— Привлекательно не звучит круто.
— Не переоценивай это… Просто поверь мне. Привлекательно — это круто.
Я делаю глоток
— Что еще?
— Толстый, — уверенно говорит Гаррет.
— Толстый — это хорошо?
Он кивает.
— Толстый — это очень хорошо. Попробуй выразить это в предложении.
Я подключаюсь к своему внутреннему грязному доктору Сьюзу (писатель).
— У Гарретта толстый член.
Он показывает мне большой палец вверх.
— Я одобряю это сообщение.
И мы оба смеемся.
Немного погодя Гарретт спрашивает:
— Почему ты до сих пор не замужем?
Я фыркаю, приподняв одну бровь.
— Моя сестра поговорила с тобой, не так ли?
Из горла Гарретта вырывается смешок.
— Почему ты до сих пор не женат?
— Нет веской причины. — Он легко пожимает плечами, как и всегда. — Я просто не встретил той, на ком хотел бы жениться. Или ту, которая хотела бы выйти за меня.
— То же самое.
— Значит, никаких серьезных отношений?
Теперь моя очередь пожимать плечами.
— У меня были отношения. Не знаю, можно ли назвать их серьезными.
— Значит, ты хочешь сказать, что я все еще нравлюсь тебе больше всех? Я все еще парень номер один?
— Это имеет для тебя значение?
— Ты знаешь меня с тех пор, как мне исполнилось пятнадцать лет. Когда это быть номером один не имело для меня значения, Кэлли?
Я закатываю глаза, уклоняясь от вопроса. Потому что Гарретт итак достаточно самоуверен… И да, он все еще номер один в моей книге жизни.
~ ~ ~
А потом, позже, мы сидим в своих креслах, лицом друг к другу. Воздух стал тише, как и наши голоса. Снупи спит на земле между нами, пока я глажу его длинными, медленными движениями.
Гарретт поднимает руку, проводит большим пальцем по моей верхней губе, по маленькому белому шраму над ней.
— Это что-то новенькое. Что произошло? Безумная ночь с девчонками?
— Нет. На меня напали.
Гарретт замирает и напрягается.
— Что? Когда?
Я поднимаю подбородок к звездам, вспоминая.
— М-м-м. Это был мой последний год в аспирантуре. Я шла домой из кампуса ночью, и тот парень просто появился из ниоткуда, ударил, разбил мне губу, забрал мою сумку и мой компьютер.
Гарретт хмуро смотрит на шрам, как будто хочет его отпугнуть.
— Могло быть и хуже. Мне понадобилось всего четыре шва.
— Господи, твою мать, Кэлли.
А потом я говорю ему то, о чем никогда не думала, что скажу.
— Я хотела позвонить тебе, когда это случилось.
Слова оседают между нами в течение тихого мгновения, тяжелые и многозначительные.
— Я не сказала своим родителям или Коллин, они бы взбесились. Но после того, как это случилось… Мне так сильно захотелось позвонить тебе. Чтобы услышать твой голос. На самом деле, я взяла свой телефон и начала набирать твой номер.