Сны инкуба

Гамильтон Лорел Кей

Мика посмотрел на меня — очень красноречиво. Взгляд говорил: «Немедленно все исправь, немедленно, иначе я на тебя тоже разозлюсь». Когда с тобой в доме живут двое мужчин, это имеет свои теневые стороны. Одна из них — если они оба с тобой одновременно поссорятся.

Натэниел стоял возле шкафа, положив руки на край, и всем телом излучал гнев. Никогда я его таким не видела. Казалось бы, это должно было меня взбесить, но нет. Наверное, если он хочет злиться, то имеет право.

Я попыталась придумать что-нибудь полезное, что сказать. Натэниел из счастливого домашнего жаворонка превратился в разозлённого мужчину, такого разозлённого,

каким я его никогда не видела. А изменилось только одно: я поставила Мике метку на шее. Натэниел вполне терпел, что у Мики есть и сношения со мной, и оргазм, когда ему, Натэниелу, почти ничего не достаётся. Так почему же один такой неосторожный засос так все изменил? Я думала-думала, аж между глаз заболело, и тут меня осенило — вроде бы хорошая мысль. Со мной это редко бывает, если не поговорю с друзьями поумнее меня. Но вдруг до меня допёрло.

Я подошла к нему и взяла его за плечо. Он отдёрнулся. Никогда раньше такого не было, и это меня испугало. Я не хочу, чтобы он на меня злился. Пусть он на меня никогда не злится. Мика прав, я должна это исправить. Только как?

— Натэниел…

И будто шлюз прорвало.

— Не могу я так жить! Ты мне чуть-чуть отдаёшь и тут же обратно забираешь. Сегодня был оргазм, но только ради какой-то метафизической фигни. И ты найдёшь повод, чтобы никогда уже такого не было, всегда находишь! Он все получает — и секс, и оргазм, а мне ничего. Но ты на мне ставила метки, на мне, не на нем! — Он все ещё смотрел на шкаф и орал все громче. — Только это у меня и было. Только это!

Он запнулся перевести дыхание, и я бросилась в эту короткую паузу.

— Мне очень жаль…

Но он уже перевёл дух и мчался дальше.

— Не знаю, почему я ещё надеюсь… — Он запнулся, остановился, и медленно повернулся ко мне. — Как ты сказала?

— Я сказала, что мне очень жаль.

Лицо его на миг стало мягче, потом снова натянулось, и он прищурился. Явно с подозрением.

— И что тебе жаль?

— Мне жаль, что ты огорчён.

— А!

И он снова сорвался на крик.

Я взяла его за руку, и на этот раз он не отдёрнулся, но продолжал перечислять все, что я для него или с ним не делаю. И этот список мог бы меня смутить, если бы для меня сейчас не было главным прекратить ссору.

— Тебе сегодня вечером на работу, — сказала я.

Это его остановило — очень уж неуместно прозвучало в его горестных ламентациях.

— Ну? И что с того?

— Если бы не это, я бы тебя сейчас отвела в спальню и поставила бы тебе засос не хуже.

Он снова отодвинулся.

— Не надо мне это, раз ты только для того чтобы меня успокоить. Я хочу, только если ты тоже хочешь, если тебе тоже в радость.

Ну и ну, какой требовательный он бывает. Мне пришлось остановиться и мысленно посчитать до десяти, потому что вся эта игра в доминанта и подчинённого здорово шевелит во мне определённые струны. Я достаточно исследовала этот мир доминантов и подчинённых, чтобы знать, насколько он больше и разнообразней, чем я думала. Есть такие, которым моя любовь к ногтям и зубам во время ласк и секса представляется извращением. Они даже связывание сюда относят. А я люблю ногти и зубы, по-настоящему, не притворяюсь, и делаю это не только для Натэниела. Додумавшись до этого, я перестала сердиться на него. Меня не злило то, чего он хотел; мне перед собой было неловко, что мне это нравится. Теперь я это поняла и

полностью приняла. Или почти полностью.

Я попыталась быть честной с ним и с собой.

— Я люблю, когда твоя шея у меня в зубах. Я бы с удовольствием всадила тебе зубы в мякоть и сжала бы, пока не испугалась бы тебя поранить. — Сама почувствовала, как краска бросилась мне в лицо, и пришлось зажмуриться, чтобы договорить. — Я люблю, когда ты у меня в зубах, люблю оставлять на тебе засосы, но я не была готова это признать. Мне и сейчас от этого неловко, но не потому, что это ты, а потому что это мне кажется таким… таким… не знаю…

— Извращением, — подсказал Грегори.

Я открыла глаза и посмотрела на него весьма неприветливо.

— Грегори, не подсказывай, а?

— Извини.

— Ты сейчас всерьёз говорила? — спросил Натэниел странно пустым голосом, будто очень старался не поддаться ни гневу, ни надежде.

Я посмотрела ему в лицо, и даже выражение глаз было у него осторожным. Неприятно было смотреть, как он закаменел, будто боялся, что, прояви он излишний энтузиазм, я сбегу. Беда в том, что это может быть правдой. До меня дошло, что я в своём варианте делаю то же, что делал Ричард. Я так же пыталась убежать от себя, как и он, но если бы меня не вёл ardeur, у меня могло бы и получиться. Если бы я только могла притвориться так же удачно, как Ричард, то получилось бы. В этом я хотя бы могла самой себе сознаться. Ardeur сделал бегство невозможным. Но это ardeur, с ним потом. Сейчас речь идёт о Натэниеле и обо мне, о нашем уютном домашнем очаге.

Я слишком долго медлила с ответом. Глаза Натэниела наполнились скорбью, и он отвернулся. А, черт! Я схватила его ладонями за щеки, приподнялась на цыпочки, компенсируя трехдюймовую разницу в росте. От неожиданности он пошатнулся, прислонился к шкафу. Я прилипла к нему и поцеловала. Поцеловала так, будто съесть хотела, вцепилась зубами в красивые губы и прикусила — не так, чтобы остался след, но так, что он тихо пискнул. Я отодвинулась чуть-чуть, чтобы видеть его, пусть и расплывчато. Он так вцепился руками в шкаф за спиной, что они побелели. Как будто действительно боялся рухнуть.

Я сама дышала слегка прерывисто, и голос мой прозвучал тоже прерывисто:

— И никакой метафизической дури. Только ты, и только я.

Он закрыл глаза, и дрожь пробежала по нему от макушки до пят. Он покачнулся, и не поймай я его за талию, мог бы упасть. Руки его обхватили меня, он положил голову мне на плечо. Не то чтобы сознание потерял, но обмяк в моих объятиях. Я поняла, что он полностью пассивен, поняла, что могу делать с ним, что захочу. И эта мысль меня не возбудила, а испугала. У меня достаточно хлопот управлять своей жизнью, чтобы ещё командовать чужой. Но свои сомнения я оставила при себе — у него и собственных хватает.

— Обещай, — сказал он. — Обещай сегодня оставить на мне метку.

Терпеть не могу слова на букву «О».

— Обещаю, — шепнула я в ванильное тепло волос.

Он так глубоко вздохнул, что его грудь проехалась туда-сюда по моей одетой. Тело моё среагировало, хотела я того или нет, и соски набрякли.

Он отодвинулся глянуть мне в лицо, и глаза его были на сто процентов глазами самца, а у меня краска в лицо бросилась. Пульс забился в горле. Он был подчинённый, но в глубине его таилось нечто очень опасное, и сейчас оно было в его глазах — это обещание катастрофы.