Сны Николая Закусина
Шрифт:
– Я так думаю, товарищи, – сказал Коля Кабанов. – Скоро, может, через полгода-год, наша армия будет здесь. Мы им всё покажем. Могилы наших ребят. Наши нары. Наши шрамы от плётки!.. Они увидят нас и поймут, что никакие мы не предатели. Они наши люди. Они нас поймут.
– Я пойду всё равно. У меня жена и сын в Бресте, – тихо сказал Паша Иванов.
Брест был оккупирован. Все это знали и молча поддержали.
– Товарищи... – с негодованием начал Лёша Голиков. – Пока мы не сдались, они нас не победили. Нас просто взяли в плен.
– Правильно, – заметил Йося Шевчук. –
Раздался невесёлый смех.
– Товарищи! – укоряюще призвал Мазуренко. – Да в нас же, в нас свобода! Мы можем скрываться в лесах. Можем совершать партизанские набеги на эту нечисть.
Гриша Рачинский спросил хмуро:
– Где у них самое главное гадючье кублo?
– Полиция. Гестапо. Их устранить надо. От них нам самая главная угроза. Это ведь они нам «кротов» засылают.
– Верно. Здешний гарнизон СС нам не одолеть. Мы сами едва живые… Но когда раздобудем оружие, можно и полицейский участок захватить.
– А там, глядишь, и на Прагу пойдём! – засмеялся Дима Токаренко. – Там нашу Армию и встретим – победителями!
Но его никто не одёрнул: настроение у всех было приподнятое.
– Вообще-то, – заметил Федя Головашин, – после такого нас никто не сможет назвать предателями.
– Значит, решено, – кивнул Анатолий Мурадов и усмехнулся. – Собрание-то какое торжественное. Будто присягу отдаёшь. А ни знамени, ни партбилета нету...
Смех раздался одобрительный, весёлый. Так пленные офицеры давно не смеялись.
С того момента Николай и почувствовал себя снова лейтенантом Красной Армии, а не «Цвай-цвай-фюнф-цвай».
А двадцать восьмого октября забастовку объявил лейтенант Фёдор Козлов. Его расстреляли из автоматов. Похоронить дали только на второй день. Так и лежал он, бедняга, под дождём двое суток…
Глава 15. Дело о «Москвиче»
– Уезжаю завтра на неделю, – сообщил вечером Петровичу Николай, разворачивая верх воротник куртки. – На курсы от Автодора.
В октябре в Тагиле сильно похолодало. И хотя доджей не было, восточный ветер пробирал до костей, гоняя по улицам пожухшие листья. Ветер качал фонарь над сторожкой и круг света плавал по двору, как луч софита на сцене местного театра имени Мамина-Сибиряка.
– Это даже хорошо, – Петрович задумчиво смотрел за спину Николаю, на двери гаражных боксов. – Что новенькое во сне видел?
Николай покачал головой.
– Если что, сразу телеграфируй. Вышлю Степана на машине немедленно. Надвигается там у них в лагере что-то, – пробормотал майор в усы. – Что-то важное…
Он пристально посмотрел на Закусина, будто ожидая комментария, и спросил:
– Ничего подозрительного не замечал?
– В смысле? – удивился Николай.
– Здесь, в гараже, ничего не пропадало?
Закусин помялся, облизнул губы.
– Сметы нет на ремонт ЗИСа. Юра Бойко, наверное, взял. Дома доработать, проверить…
Петрович хмыкнул.
– Ты там, на курсах, не особо геройствуй…
Николай сначала не понял, о чём он вообще. А потом, уже на курсах, поймал себя на том, что шибко разошёлся,
Охолонул, примирительно хлопнул бледного, как смерть, водителя по плечу:
– Ладно… это же курсы, чтоб учиться…
***
В сорок третьем грянул топливный кризис. Машин ведь производили много: автобусы, вездеходы, грузовые, легковушки, тракторы, мотоциклы… а топлива для них не хватало. Иной раз на производстве по неделям бензовоз ждали. На заправках стали совершенно буржуйские цены. С Урала в Москву отправили полномочного представителя – депутата Горкома. А по всем радиопередачам только и слышно было: «Даёшь сена железному коню!» Бывало, бодяжили, конечно, бензин, чтоб проехать подальше, но только двигатели портили да всю систему зажигания. Где-то к осени только появились новости о разработке новых нефтяных месторождений, забелели на досках зазывные объявления о наборе рабочих с заманчивыми зарплатами. Много молодёжи снялось с насиженного места и поехало на заработки в Сибирь.
В октябре Николай гостил у своих на Жилкооперации. Он набрал дров во дворе и принёс охапку в квартиру на второй этаж. По ночам сильно холодало, приходилось печку подтапливать. С кухни вкусно пахло пельменями и пирогами с яблоками. А ещё было слышно, как мама Оля кого-то недовольно отчитывает.
– Что за шум, а драки нет? – Николай ссыпал дрова к печке и сполоснул руки в рукомойнике.
– Ты, Коля, повлияй на них! – устало пожаловалась мама Оля, забирая длинные волосы в пучок на затылке. – Отец ещё с заработков не вернулся, а они тут такое устроили!
– А что они?
– А у Витьки урок в школе был. Про Красную Армию рассказывали. Так Витька как давай хвастаться, что его папа красным партизаном был! И Красным Орлом!
Мама Оля всплеснула руками и схватилась за голову.
– Они дураки! – сердито сказал Витька. – Они мне не поверили! А я сказал, что наш Серёжка придёт в школу и всех их отлупит.
Николай перевёл взгляд на семнадцатилетнего Серёжку, нарезавшего хлеб – точную копию своего отца. Тот пожал плечами и сказал басом:
– Ну и отлуплю. А что?
– Дураки, – сердито сказала Галинка, расставляя тарелки. – Я на них Паше нажалуюсь. Вот как заберут опять нашего папку…
– Не заберут, – сказал Николай, садясь к столу. – Я схожу в школу. Поговорю там, – он повернулся к младшим братьям: – А потом вам всё равно уши надеру, чтоб не трепали языками!..
Учительница в школе, Анна Фёдоровна, ему понравилась. Молоденькая, но умная, поняла сразу, в чём дело. Николай про Витьку рассказывал сначала аккуратно, чтобы уяснить, что за человек перед ним. А как выяснил, и кратко обрисовал историю, где и с кем отец воевал. Анна Фёдоровна только записывать успевала: «Устроим урок, пригласим вашего папу! Надо же, герой войны!» Её не остановило даже то, что Ивана Осиповича вычистили из партии. «Лишь бы согласился, мы тихо проведём. Всего один урок. И ребятам всё ясно станет».