Сны Николая Закусина
Шрифт:
Разошлись уже заполночь, когда на смену заступила охрана. Трамваи все уже, конечно, ушли в Депо. Последний автобус тоже укатил. До вокзала бригаду довёз слесарь Ушкуев, а дальше все разошлись пешком. И водка мало того, что не грела ещё и неприятно плескалась где-то внутри.
Николай к себе на Уральскую шёл один, подняв к озябшим ушам воротник барашкового пальто. Этот ноябрь выдался непривычно холодным: не ноябрь, прямо, а декабрь. Лютый северный ветер раскачивал жестяные плафоны уличных фонарей. Они едва разгоняли ночной мрак, в котором с трудом угадывались силуэты редких прохожих. Старые липы, вдоль улиц (их давно надо было срубить) раскачивались на ветру и жалобно скрипели, жалуясь на жестокий, порывистый сиверко.
Улицы были пусты, всех вымел по домам ветер. Видимо, было поздно даже для народной дружины. После убийства рабкоров Кедуна и Быкова в каждом районе дежурили по ночам отряды добровольцев со свистками и топориками. Поначалу несознательные граждане посмеивались над дружинниками, а потом, как те отбили женщину с получкой у ворья, как двух школьников домой привели, как подкараулили банду у овощебазы – так сразу уважать и доплачивать стали. Маленько, конечно, а всё ж приятно, да и признание.
Но даже дружинников с повязками красных платков на рукавах сегодня не было. Николай свернул к пруду и ветер стал сшибать его с ног. Он нырнул в узкий и тёмный Ленинский переулок между домами. Отдышался: изо рта шёл пар, как зимой. В ночном воздухе пахло снегом и мелькнула мысль о том, нормально налажено ли отопление в цеху, а то к январю в спецовке задубеешь.
Свет фонаря с улицы вдруг загородили две фигуры в овчинных полушубках. И подобраны будто для смеха: один высокий, как жердь, другой короткий и косолапый. Долговязый обошёл его со спины, и Николай понял, что заправляет тут коротышка.
– Заманал петлять, как заяц! – хрипло бросил он Закусину. – Вали его, Карандаш!
Николай успел инстинктивно качнуться вбок и удар ножа долговязого пришёлся по касательной, распоров пальто на спине. Он махнул кулаком, метя в щетинистую морду коротышки, но тот поднырнул под его рукой и ударил в живот. Николай, охнув, согнулся и упал на колени. Фраза «Вали его, Карандаш!» была как нельзя более доходчивой, и он понял, что сейчас его просто зарежут ни за что, ни про что. Николай решить «валить» коротышку, как вожака и, схватив его за ногу, дёрнул, опрокинув на спину. Бандит рухнул навзничь и коротко охнул.
Николай успел врезать ему в челюсть, а потом получил такой удар сзади, что обмяк на земле. Сверху раздалось:
– Больше не полезешь, гнида, в дела наши воровские!
Он попытался встать и получил пинок под рёбра. Охнув, ещё раз пожалел, что пил водку. Да и вообще пил. Голова кружилась. Движения его были заторможенными в отличие от бандитов, которые своё дело знали.
Николай собрался с силами и перевернулся, чтобы успеть отразить нападение. В тёмном переулке ничерта не было видно, одни силуэты. «Карандаш» занёс руку с ножом. Николай на автомате прижал колени к груди и резко оттолкнул его. Самое время было бежать. Он поднялся, опираясь о деревянную стену дома, и тут перед лицом ощерилась рожа коротышки, перекошенная от боли:
– Куда лыжи намыл, духарик? Я тебя так пёрышком распишу…
Удар он сначала не почувствовал, только между рёбер огнём вспыхнуло. Сжал голову коротышки и саданул о стену дома так, что тот осел и уже не дёргался. Уже потом, когда, шатаясь, вышел из переулка, стало больно дышать. Под пальто намокала кровью рана.
Второй удар пришёлся от долговязого, что выскочил следом. Николай уклонился, но как-то неловко, и лезвие ножа вместо горла разрезало грудь ниже ключицы. Бандит пнул его по ногам, и он упал, зажимая рану ладонью. Из переулка
– Короче давай, Карандаш! Мочи его… Да пошукай по верхам! Сысой базарил, у него получка должна быть!
Николай попытался встать, но «Карандаш» наступил ему на грудь, не давая вздохнуть, и снова занёс руку, целя ножом в горло.
Смерть заглянула в лицо Николаю. Он вдруг понял, что так и останется лежать здесь, на улочке у пруда. А найдут его, когда тело уже окоченеет на морозе и станет твёрдым, как камень…
Что-то свистнуло и «Карандаш» выругался, выронив нож. Он обернулся и тут же заорал, прижав ладонь к лицу. А свист всё продолжался – короткий, отрывистый. Николай приподнялся и опёрся спиной на бетонный фасад дома. Прямо на рельсах трамвая стоял кто-то с винтовкой и садил пули в бандита. Николай ещё с курсов стрелков ОСОАВИАХИМа помнил, с каким звуком летят пули. Эти свистели иначе. А может, уже соображал неважно из-за ранения… «Карандаш» бросился бежать в сторону площади Сталина, а фигура с винтовкой подбежала ближе и скрылась в друг в переулке. Оттуда послышались выстрелы. Хриплые крики. Топот ног.
Николай встал, опираясь на шершавую стену. Он чувствовал, как кружится голова. Кровь пропитала рубашку и пальто. Холод пробирал до костей и озноб колотил так, что зуб на зуб не попадал.
Из подворотни выскочила невысокая фигура в коротком пальто. Николай дёрнулся, но разглядел в её руках винтовку. И точно, подошла ближе – и он опознал в ней женщину.
– Они ушли, – сухо сказала она и, увидев, как он прижимает руку к груди, повесила винтовку на плечо и ощупала ладонью пальто, промокшее от крови.
Поднырнула ему подмышку, набросила его руку себе на плечо. Спросила:
– Где «скорая»? Больница?
– Рядом… – ответил Николай. Его накрывала темнота. – Уральская… пятнадцать.
– Веди! Говори, куда идти!
Дальше всё спуталось. Николай помнил, как они добрели до домика, где был пункт «Скорой помощи». Как незнакомка орала всякое нехорошее и долбила ногой в деревянные ворота. Когда наконец открыл дежурный врач, они попали внутрь, где было светло… слишком светло после такой тёмной ночи. Николай периодически отключался, но приходил в себя от боли, когда стаскивали пальто и трясли: «Не закрывай глаза! Слышишь меня, лейтенант! Слышишь?!» Пахло вонючим спиртом и камфарой. Боль в груди и рёбрах никак не уходила, и когда его положили, а потом чем-то укололи, пришла, наконец, блаженная тьма…
Николай проваливался в тяжёлый сон от лекарств и усталости. Но ему не снилось ничего о плене, и он был за это благодарен. В полудрёме он открыл глаза и смутно увидел ту женщину, что спасла его. Она, сгорбившись, сидела на стуле рядом с его кроватью и пристально смотрела на него, будто пыталась запомнить каждую черту лица. Наконец опустила глаза и, нахмурившись, вздохнула:
– Ты – не он. А уже ноябрь…
А потом он снова провалился в сон без сновидений.
Глава 17. Отчаяние
Выписали Николая через три недели. Рвался домой раньше – врачи не пустили:
– Сиди тут, Закусин, а то швы разойдутся. Вот ещё, зашивать тебя по-новой!
– У меня там ребята в цехе! – оправдывался он.
– Какой тебе цех! – ругался врач. – Дай ткани зарубцеваться! И так повезло тебе: нож по касательной прошёл, селезёнку не задел! А так лежать бы тебе сейчас на кладбище…
Лежать было скучно, даже несмотря на то, что к нему приходили целые делегации. Приходили мама Оля и отец, Галина со своим новым ухажёром, Серёга и Витька, они приносили домашние пельмени и сменное бельё. Потом ребята из бригады притащили газеты, книжки, яблоки и сладкие булки. Скинулись ему на новое пальто: старое-то разрезать пришлось. Даже директор с замом с завода приходили. Документы на подпись привезли, здоровья пожелали и заверили, что шибко ждут на работе.