Сны женщины
Шрифт:
Ванда же в это время пробует бич, выводя в воздухе восьмерки, змейки и колеса. Бич громко щелкает в воздухе, пианино и скрипка играют «Собачий вальс», и тут под Вандины кренделя трое загипнотизированных дурачков начинают, радостно повизгивая, прыгать и кружиться, как дрессированные собачки, играть в чехарду, кувыркаться, делать стойку на руках, даже крутить сальто в два оборота, что, полагаю, вряд ли бы кому из них удалось, кабы не гипноз.
«Собачий вальс» переходит в польку, и Ванда, во мгновение обмотав руку бичом, чтобы не мешал, подхватывает штатского терпельца, и они начинают танцевать. И тут является вторая Ванда, точная копия первой, является прямо из воздуха, стоило только Северину сделать глоток вина и щелкнуть пальцами. Она танцует польку с одним из красноармейцев.
Еще глоток вина, еще раз трещат пальцы мага, и на арене появляется, также из ниоткуда, еще одна Ванда, представьте. Но эта заключена в плоский ящик фокусника. Только кисти рук, стопы да голова торчат из ящика. Эта Ванда приуготовлена в жертвы второму красноармейцу, ибо в руках у него материализуется огромная пила. Лицо его перекашивается зверским образом, и он, словно бревно в своей забытой деревне, начинает распиливать Ванду. А той хоть бы что и даже весело. Перепиленная пополам, она звонким голосом начинает петь:
От любой мороки, право, Спасет, друзья, какао! Пейте кофе, пейте чай, Чтоб не сбрендить невзначай!Ее палач, поводя пилою и подрыгивая ногами в такт польке, подхватывает деревянным голосом:
Вот кефир и простокваша — И любая баба ваша!Первая Ванда и ее партнер продолжают полькировать и дуэтом подхватывают прелестные куплеты:
Дуйте брагу, дуйте пиво, Чтобы выглядеть красиво!Вторая Ванда пускается в пляс со своим красноармейцем, и они тоже громко выводят:
Воды, соки, лимонад От поноса исцелят!И тут уж по мановению руки великого мага Северина летит с небес сверкающее конфетти, музыка звучит громче, как будто по всему свету, и все зрители разом поднимаются и начинают подпевать, причем вторые голоса выводят этакое фоновое «бум-цик-цик, бум-цик-цик», а первые слаженным хором многократно и с воодушевлением повторяют:
На спирту любая гадость Доставляет людям радость!Я пою «бум-цик-цик» вторым голосом, и это доставляет мне несказанное, невыразимое никакими словами удовольствие. О, бум-цик-цик! О, райское наслаждение! И я его достоин!.. Но недалек уж апогей представления.
Мсье Лефорж поднимается, облачается в свой просторный фрак, воздевает руку, барабанная дробь словно разрывает пространство, и публика, прервав веселое пение, напряженно замирает в ожидании необыкновенного.
Вот две Ванды, обернувшись на глазах у публики огромными и гибкими, как хлыст, черными кошками, подбираются к магу, встают на задние лапы и вдруг быстро-быстро, только когти мелькают, будто пробку из флакона, вывинчивают напомаженную голову Северина. Тело его опускается в кресло, рука тянется за недокуренной сигарой, а кошки победно поднимают в лапах добытую голову и мяучат победно и душераздирающе: «Ма-а-ауу…»
…Каждый, видевший это представление, описывает его по-своему. Я лично читал несколько очерков, пять-шесть рассказов и даже книгу – занимательный роман, написанный по впечатлению от Севериновых выходок. Общим моментом в описаниях являлось магово кресло, хоровое пение, обернувшиеся черные кошки и отвинченная голова.
Жуткое дело! Последствия для каждого также были свои. Некоторые беспрерывно пели дурацкие куплеты на мотив польки типа: «Покупайте кислый квас, и нужда покинет вас». Некоторые пошаливали с пилой в глухих переулках. Одна содержательница подпольного дома свиданий попалась в хозяйственном магазине на краже ножиков, ровно пятнадцати. Бухгалтер из краеведческого музея пытался сделать в автобусе сальто в два оборота и заехал ногой в живот кондуктору, тот счел его злостным зайцем и потянул в милицейский пикет. Одна работница фабрики-кухни обернулась кошкой и, в кровь расцарапав морду нормировщику, попала в сумасшедший дом. Лично я долго (да и сейчас такое случается, особенно по весне) просыпался под душераздирающее инфернальное «ма-а-уу!».
– Ма-а-ауу! – кричала Татьяна и перекатывалась по огромной кровати, путаясь в простыне, и пыталась ее, простыню эту подлую, изорвать в клочья острыми кошачьими когтями.
– Ма-а-ауу! – слышала она на грани сна и пробуждения.
– Ма-а-ауу! – доносилось откуда-то сверху.
Она села в постели и прислушалась.
– Ма-а-ауу! Ма-а-ауу!
– Да что же это такое! Среди ночи! Чертов кот! Ну да, да, этот чертов кот. Конечно. Леопольд, Эсхил, Платон, Сократ… Господи, конечно, Сократ! Как я сразу не вспомнила! Отравлю, будешь орать! Или голову сниму!
– Ма-а-ауу! – орал мерзавец. Он не поверил, что его будут травить или обезглавят.
– Чего тебе надо? Молока? Кис-кис!
– Мурр! Ма-а-ауу!
– Вот наказание! Ты где? Где? Застрял где-нибудь? В трубе? Только не нервничай! Я уже иду! Не царапайся, обдерешь что-нибудь ценное. А это теперь все мое, и твой хозяин будет расплачиваться!
– Ма-а-ауу!
Она перекатилась по кровати к той ее стороне, что была ближе к двери, спрыгнула на ковер и вылетела из спальни. Кошачий ор стал намного громче, и она совершенно отчетливо поняла, что орет этот самый… Сократ? Что орет и скребется он прямо над ее головой.
– Ты где, на крыше? – спросила Татьяна.
– Ма-а-ауу! – было ей ответом.
– Спасибо за объяснение. Очень понятно сказал. Если ты на крыше, то я туда не полезу. Сам слезай. Как залез, так и слезай, Платоша. То есть Сократик. То есть… как там тебя… Еврипид.
– Мурр-ма-а-ауу! – взвыл кот, решив, что Еврипид – это как-то уж слишком и тянет на оскорбление.
– Хорошо, я согласна лезть на крышу, я согласна ломать шею и ноги. Но, может, ты подскажешь, как туда лезть? Учти, если я до тебя доберусь, тебя ничего хорошего не ждет. Устроил концерт среди ночи…