Соавторы
Шрифт:
Однако же, как оказалось, многие дореволюционные любители бегов и скачек оказались в руководстве послереволюционной Москвы, да и всей России, они-то и не дали в обиду своего знаменитого доктора, тем паче наездники продолжали, как и прежде, разбиваться, лошадям-то все едино: что была революция, что не было. Так что шестикомнатную квартиру, одну из немногих в доме, удалось спасти от раздела и заселения посторонними семьями.
Но сохранение квартиры в целости не помогло сохранению привычного образа жизни. Перестали приходить многочисленные гости, когда нанимали двух кухарок, чтобы приготовить ужин на всех. Савва Никитич больше не надевал ни фрак, ни смокинг, и даже появление юной красавицы Земфиры в качестве Борюшкиной жены не смогло вдохнуть блеск и живость в огромное помещение, словно на глазах наливавшееся мрачностью и тоской. В тридцать первом году старый профессор умер, едва успев порадоваться внуку, и жизнь
– Зема - она радостная, живая, - делилась с Глашей опытом и своими соображениями старая домработница, - она в такой тоске долго жить не сможет. Вот увидишь, скоро она Борюшкину хмурость переломит, преодолеет, и тогда все будет по-старому. Так что ты учись, запоминай, чего я рассказываю, перенимай, пока есть у кого. Пригодится.
Глаша слушала затаив дыхание. Произносимые Степанидой слова казались ей волшебными, хотя значение их она понимала далеко не всегда. Допустим, что такое шелк и тафта, она знала, а вот "вечерний туалет с открытыми плечами" представляла себе весьма приблизительно, что же до сладкого запаха трубочного табака, это и вовсе казалось ей немыслимым. В деревне, где она выросла, мужики делали самокрутки из табачных листьев, и дым от курева пах как угодно - горько, противно, садняще, - но уж никак не сладко. Каждый день своей новой городской жизни она ждала, что наступит тот самый перелом, который пророчила Степанида, и ей удастся увидеть своими глазами то, что до сих пор было известно только из рассказов, книг или немого кино. Хорошо еще, что в деревне Глаша ходила в школу и выучилась грамоте, так что читать, пусть и не особенно бегло, умела и была единственной, кто брал книжки у сельской учительницы, в прошлом - выпускницы Смольного института. И кинопередвижка хоть и изредка, да посещала Глашину деревню. Но книжки и кино про красивую жизнь - это одно, а увидеть ее своими глазами, слушать ее звуки, обонять запахи - совсем, совсем иное…
Однако годы шли, а красивая жизнь все не приходила в просторную квартиру Богдановых. Вместо нее приходили посетители к профессору, порой понятные, а порой и загадочные, и даже страшные… Вот, например, в сороковом году, Глаше было двадцать лет тогда. Посетитель к профессору пришел какой-то чудной, не в ту дверь позвонил, что ведет прямиком в кабинет, а в другую, общую. Глаша, как водится, открыла. Ростом она никогда не отличалась, не маленькая была, но и не высоченная, так, средняя, и привыкла, что большинство мужчин обычно выше ее ростом. А тут в квартиру вошел человек росточка совсем небольшого, но так на нее посмотрел, что ее будто холодом сковало. И смотрел-то как-то непривычно, не в глаза, а сперва на ноги, потом на живот, дальше - вверх, на грудь, на плечи, а уж потом только на лицо. Глаша к месту приросла, от ужаса даже поздороваться забыла. Тут же в прихожую Борис Саввич вышел, Глашу отстранил и молча провел странного человека в свой кабинет. Глаша так и осталась стоять как пришитая. Земапокойница - она в дверях гостиной стояла - тоже побледнела, губы дрожат, иди, говорит, Глаша, к себе и не выходи пока, чай, если надо, я сама подам. Только уж после, дня через три, Земфира объяснила, что приходил в тот раз сам Берия - большой любитель скачек, узнавать насчет наездника, который накануне сильно расшибся, вот Лаврентий Павлович и решил приватным образом картину прояснить и доктора лично попросить, чтоб повнимательней был. Ну, что такое просьба Берии - девушка уже и тогда понимала, чай, не дурочка, похуже приказа будет. А Глашу с его глаз долой убрали на всякий случай, потому как любовь всемогущего политика к молоденьким девушкам давно известна.
Так что вместо праздничного блеска в квартиру Богдановых вползали страх, недоверие и подозрительность, затопившие в те годы всю страну. И только после войны Глафире удалось наконец увидеть то, о чем она так много слышала и так долго мечтала. Вернувшись из эвакуации, овдовевшая Земфира вернула в старую квартиру радость, смех, разговоры, танцы, словно влила под высокие потолки новую жизненную силу. Такая перемена пришлась по вкусу не только Глаше, Глебушка тоже будто распрямился, повеселел, почувствовал вкус к жизни, а то все букой ходил и мало с кем разговаривал, вся его компания -
С появлением в доме молодых артистов и музыкантов Глебушка начал перенимать не только их манеры, но и отношение к жизни, а веселые красивые молодые артистки дали толчок сперва юношескому вожделению, а потом и стремлению успеть как можно больше. Двадцатилетний Глеб из скромного романтического юноши, пишущего талантливую прозу, буквально на глазах превращался в ловеласа и ветреника. Земфиру это, по-видимому, совершенно не смущало и даже, наоборот, радовало. Вместе с ней радовалась и Глаша, и за саму Зему радовалась, и за Глебушку, и за себя: дожила все-таки, увидела, вдохнула, окунулась.
Повадки светского льва Глебушка пронес через всю жизнь, обожал ходить на банкеты, приемы и прочие мероприятия, любил, чтобы его сопровождали красивые женщины - сначала первая жена, потом вторая, моложе его на двадцать с лишком лет, а после развода со второй женой - восторженные поклонницы, любовницы или просто знакомые. Это уж только в последние годы он все чаще ходит на такие мероприятия один, а прежде его никогда и нигде без красивой спутницы не видали. Ему нравилось приглашать гостей, в числе которых были не только собратья по перу, но и критики, литературоведы, журналисты, а также люди искусства, знающие его с молодости, с тех времен, когда приходили в этот дом к Земе. В девяностых годах гости стали приходить все реже, число их заметно уменьшилось, а потом и вовсе сошло на нет. Писатель, которого любили и ценили в советское время, перестал быть интересным, и Глеба Борисовича сначала стали все меньше замечать, потом все меньше вспоминать, а потом (и очень скоро) и вовсе забыли.
Дом снова начал пустеть и наливаться тоской, и Глафира Митрофановна боялась, что эти пустота и тоска овладеют и Глебушкой, поэтому искренне радовалась, когда происходило хоть что-нибудь, напоминающее прошлую жизнь. Ладно, пусть не бывает больше приемов гостей на тридцать человек, пусть приходят по одному - по двое, как Васенька с Катериной, но зато Глебушка надевает смокинг, галстук-бабочку, вызывает машину и едет. Его приглашают, его помнят, уважают. И конечно же, он будет там самым красивым!
Глафира Митрофановна предавалась воспоминаниям и одновременно специальной щеткой смахивала невидимые пылинки с черного смокинга, специальной замшевой тряпочкой наводила блеск на черные лаковые ботинки и раскладывала на специальном столике белоснежную сорочку и коробки с аксессуарами - галстуками и поясами "под смокинг", пусть Глебушка сам выберет, в прошлый раз он надевал вот эти, темно-синие в белый горошек, стало быть, сегодня захочет что-нибудь другое, например, цвета бордо, или серые с черной полоской, или вот эти, в мелкий ромбик.
– Глаша, - Богданов заглянул в гардеробную, - я уеду в половине седьмого, а к шести приготовься подавать кофе на двоих, приедет Катерина.
– Катерина?
– удивилась она.
– А зачем? Что случилось?
Он пожал плечами.
– Понятия не имею. Хочет о чем-то поговорить.
– Хорошо, Глебушка. К кофе что подавать, бутерброды или сладенького?
– Я думаю, сладкое. Печенье, конфеты, что там у нас есть.
Ну вот, Катерина явится… С чего вдруг? Только вчера среда была, она вместе с Васенькой приходила, вчера, что ли, не могла поговорить? Или до субботы подождала бы. Не терпится ей.
Глебушка уедет в половине седьмого, и она, Глафира Митрофановна, домой отправится. На сегодня все дела переделаны, можно уйти пораньше, в своей комнате прибраться как следует, да плиту на общей кухне отмыть наконец, а то она давно уж собирается, да руки все не доходят. Конечно, кухня общая, и в свою очередь Глафира Митрофановна надраивает все до блеска, а соседки у нее - такие же старухи одинокие, как она сама, только больные и немощные, разве ж они уборку как следует сделают? У одной - хорошо, внучка есть, она приходит и в бабкину очередь убирается, но нынешняя молодежь ничего как следует делать не умеет. А у второй соседки никого нет, она, конечно, старается, да только много ли настараешься с остеохондрозом, артритом и сердечной недостаточностью? Два раза нагнется - и уже голова кружится, полчаса на табуретке в кухне отсиживается, в себя приходит. А ведь обе моложе Глафиры, одной семьдесят восемь, а другой так и вовсе семьдесят два, Глебушке ровесница. Спасибо господи, дал Глафире здоровье недюжинное, и она в свои восемьдесят три года не только за собой, но и за Глебушкой ухаживает, и соседкам помогает, и не болеет почти, и из ума не выжила. Вот что значит детство деревенское и родители из крестьян: привычка к физическому труду в генах заложена да вскормлена на натуральном продукте, без всяких там химических удобрений и консервантов, не то что у городских.