Собачий переулок [Детективные романы и повесть]
Шрифт:
Доктор недоверчиво покачал головой, пожал плечами, с некоторым раздражением уселся за столик и стал писать акт медицинского осмотра покойной Веры Волковой.
Осокин со снисходительным терпением дождался, когда он кончил, затем распорядился вызвать карету и отправил труп убитой в анатомический театр.
Уже поздно вечером, забрав документы и опечатав квартиру, он нахлобучил шапку и ушел.
В угрозыск, однако, явился он только утром.
С портфелем под мышкой и сумбуром в голове он и представить себе не мог вернуться туда для приведения в порядок протокола и доклада начальнику. Нет, по старой и тщательно скрываемой ото всех привычке он проскользнул с черного хода в кабачок, известный у нас под названием «Замок Тамары», поманил к себе хозяина, толстого, почтительного армянина, и, растравляя аппетит подробным наказом, приказал:
— Полпорции шашлычку… Перчику побольше; на лимон не жильтесь — дать целый! Лучку побольше и тоньше бумажного листка… Теперь предварительно: стопочку очищенной… И ни-ни больше! Мне надо дело одно обмозговать в совершенстве!
Все было подано как указано. Две стопочки привели мозг Осокина в необычайную деятельность. Он выскользнул из кабачка в наилучшем настроении и даже не без легкомыслия сунул гривенник в руку черного, мрачного армянина, гудевшего во мраке подвального хода:
— Опъягь приходы!
Глава III. ПРИ ЧЕМ ЖЕ ТУТ ЧЕРТОЧКА?
Сеня провел субинспектора за собою в библиотеку и молча указал на стул. Прежде чем сесть и развернуть на столе бумаги, пришедший еще раз назвал себя:
— Субинспектор 2-го района Осокин. Позвольте приступить к делу…
Королев посмотрел на него не без любопытства, но ничего не сказал и уселся против него.
— В чем заключается ваше дело?
Осокин аккуратно снял шапку, положил ее на стул, ра ложил на столе портфель и всунул в него руку, но, еще нс достав бумаг, сказал:
— Дело огромной важности и совершенного секрета, но крайней спешности. В таких делах нужно быть крайне осторожным, потому что у меня нет ничего, кроме подозрений… Они противоречат фактам. Но что такое факт? У нас есть нюх, чутье! И потом, эта странность…
Сеня слушал терпеливо.
— Какая странность? — спросил он.
— Сейчас, сейчас, будьте любезны все выслушать и прийти к выводам…
Сеня с усмешкой приглядывался к суетливой любезности субинспектора и ждал, что тот скажет.
— Дело как будто бы совершенно ясно…
— Как будто… — спокойно заметил Сеня.
— Да, да! — горячо отозвался Осокин. — Тут нужно иметь чутье, да, чутье… Хорохорин без сознания. Я спрашивал. Если он не умрет в ночь — умрет после операции. Если не умрет после операции — к нему не допустят все равно… И нет надежды, что он придет в сознание… Я спрашивал. Бред же, бред же свидетельствует, что он убийца… Это так. К тому же документ на столе… Вы, конечно, узнаете, чья это рука?
Он достал из портфеля клочок бумаги. Сеня не без волнения притянул его к себе через стол и прочел: «Так жить нельзя. Лучше умереть — обоим».
— Это ведь Хорохорин писал, да?
— Да! Это его рука…
— Сомнений никаких?
Сеня молча встал и вышел. Через минуту он вернулся и положил на стол исписанный лист бумаги.
— Вот протокол, писанный им. Сравните!
Осокин небрежно сличил записку.
— Не нужно быть экспертом, чтобы увидеть, что записка писана им. Если бы даже не было такого сходства, его можно объяснить волнением. Дело не в этом, но посмотрите внимательнее — вы не заметите ничего особенного? Я не пошел бы к вам только для того, чтобы установить подлинность записки. Меня не это интересует, а другое…
Сеня растерянно осмотрел записку. Осокин ткнул пальцем на тире, стоявшее между последними словами.
— Я сам не большой грамотей, но скажите, пожалуйста, при чем же здесь черточка?
Сеня посмотрел на неуклюжее тире, стоявшее ниже полагающегося ему места, и пожал плечами:
— Хорохорин парень грамотный, и действительно странно, что он так написал…
— И не замечаете ли вы, — вытягивая голову из плеч, совершенно схоже с борзой, учуявшей дичь, каким-то неожиданным тенорком спросил субинспектор, — не замечаете ли вы, остановив внимание на этой черточке, что слово, идущее за нею, как будто разнится от остальных?..
— Да, теперь как будто замечаю…
— Это могло произойти, — быстро перебил его Осокин, — например, оттого, что одно дело решиться убить себя, а другое дело — убить другого… Перед этим решением, задумавшись, можно вдруг, например, задрожать и дописать самое страшное нетвердой рукою… Но, — вдруг добавил он, — при чем же тут Черточка?
Сеня смотрел на него с недоумением.
— Мы должны, — торопился Осокин, — мы должны не только регистрировать факты, но и проверять их. Вы изволите видеть, что каждое свое замечание я сейчас же проверяю: последнее слово разнится, да? Но вот и мотив, почему оно может от него разниться… Вы замечаете? Не разнится, а может разниться!
Осокин откинулся и вздохнул, торжествуя.
— Это мы откладываем в сторону. Нас объяснение удовлетворяет, но как вы объясните, что взволнованный человек, который вообще должен был бы никаких знаков не ставить, вдруг ни с того ни с сего ставит черточку?
Он засмеялся.
— Это неспроста стоит тут черточка, поверьте мне!
Сеня рассматривал записку и слушал. Ему начинало казаться, что в самом деле за этой черточкой скрывается какая-то тайна.
— Конечно, черточка сама по себе ничего еще не означает, если ей на помощь не идут другие, столь же необъяснимые факты.
— Какие? — оживился Сеня.
— Разные факты, — мельком, как будто не замечая оживления своего собеседника, заметил Осокин, — но стоящие не больше этой черточки. Ведь у человека может быть два револьвера? Правда?
Сеня пожал плечами.
— У Хорохорина их было едва ли не три. У него остались на память от войны винтовка, сабля и револьверы — два или три.
— Видите? — обрадовался Осокин. — Он мог, например, застрелив девушку, в ужасе револьвер бросить здесь же. Брошенный револьвер могли подобрать явившиеся люди. Милиционер поднял один и успокоился. Другой мог пропасть, не правда ли?