Собачий переулок [Детективные романы и повесть]
Шрифт:
— Вы слышали выстрелы?
— Слышали! — кивнул желтолицый, взволнованный человек. — Как услышали, так и побежали за милицией!
— Сколько выстрелов вы слышали?
Тот растерялся.
— Да два только! Сколько же?
— Вы слышали два выстрела?
— Два!
— Вы это точно слышали?
Спрашиваемый с некоторой обидой развел руками и не без раздражения ответил:
— Я сидел у себя и слышу — грохот, думаю — выстрел. Побежал на кухню, а там уже эта старушка охает, говорит: кто-то стреляет или уронили что! Мы кинулись в дверь колотить, и тогда там опять бахнули — это, значит, второй рае он уж в себя!
— Значит, два было выстрела!
— Два!
— Хорошо! Теперь скажите ваше имя, отчество и фамилию…
Опрос продолжался недолго, хотя Осокин вызывал одного за другим всех живущих в квартире и подробно расспрашивал об убитой, о ее жизни, о ее знакомых, особенно о тех, кто у нее был в этот день. Отвечали ему неопределенно и с неохотой. Считали лишним отвечать на ненужные вопросы: все происшедшее было для всех ясно, и на опрос смотрели как на пустую волокиту.
Старушка, чаще других впускавшая к покойной гостей, замахала руками:
— Милый, разве всех-то упомнишь? Да и вижу-то я плохо! Прошнырнет какой в дверь — кто его знает кто? Да за один нонешний день было у ней товарищей пять! Что ее, мертвую, разговорами такими тревожить? А девушка была хорошая, дурного от нее не видела, а еще и так, что пройдет мимо, так непременно скажет: «Ой, бабушка, бабушка! Все-то вы хлопочете!» — «Как же, говорю, не хлопотать, милая!»
Старушка расплакалась, и ее оставили в покое.
Вернувшийся во время этого опроса участковый врач Иван Павлович Карманов, пыхтевший, как всегда, коротенькой трубочкой, послушал, засмеялся:
— Ну, Петр Павлович, бюрократ же вы! Зря бумагу портите — не понадобится!
Осокин пожал плечами.
— Как знать?!
— Да что тут знать! Студент умрет наверное, даже судить будет некого! Если же, паче чаяния, выживет, сам во всем признается, так что ваши протоколы не понадобятся… Кончайте! Да давайте перышко мне — я актец осмотра составлю…
— А вы осмотрели убитую?
— Как же!
— Пуля навылет?
Доктор улыбнулся.
— С чего вы взяли? Из револьвера на таком расстоянии — навылет? Не бывает!
— Я тоже думаю, что не бывает, а вот есть, кажется. А тот студент?
— В живот. Пуля засела в тонких кишках, очевидно. Я звонил в клиники. Самсонов хочет попытаться оперировать…
— Так, так! — бормотал Осокин. — А я уже думал, что один стрелялся, а другой попался по дороге шальной пуле…
— С ума вы сошли! — удивился доктор. — Что за сказочки! В чем тут дело?
Осокин встал и не без удовольствия помолчал, мучая любопытством доктора.
— А дело в том, что налицо у нас два выстрела, две пули и один израсходованный патрон в барабане!
Доктор вытаращил глаза, потом махнул рукой.
— Любопытно! А другой револьвер где?
— Вероятно, в кармане у того, кто стрелял!
— Позвольте! У него ничего в кармане не было, револьвер не иголка… Заметили бы! Вы комнату обыскали?
Осокин не счел даже нужным ответить.
Он ходил из угла в угол, раздумывая и соображая. Иногда он подходил к покойнице, открывал ее лицо и долго глядел на него: оно было красиво, живые складки его стыли, сглаживались, оно приобретало то мертвое спокойствие, которое часто принимают за успокоение.
Так именно думал Осокин, и он закрывал его с некоторой долей почтения. Тогда он снова начинал ходить из угла в угол, тереть лоб, осматриваться и соображать.
Доктор, покуривая трубку, следил за ним очень внимательно.
— Нет, серьезно! Вы что-нибудь подозреваете?
Осокин вдруг тихо улыбнулся.
— Да, подозреваю!
— Что именно?
— Что? — Он снова усмехнулся. — Подозреваю я, доктор, вот что!
— Ну? — нетерпеливо перебил тот.
— Да нет, не подозреваю даже, а я уверен в этом, ну совершенно, доктор, уверен!
Доктор смотрел на хихикающего и потирающего руки субинспектора и, ничего не понимая, все более и более разгорался от любопытства.
— Да в чем дело, черт возьми? Говорите!
Осокин прошелся по комнате.
— Уверен я в том, доктор, что у всякого человека есть в жизни свое место: и вот я на свое место попал. Попом я был по ошибке, а уголовный розыск есть самое мое натуральное место!
Доктор раздраженно выслушал и повторил:
— Да в чем дело?
— А дело в том, что не будь я Осокин, если из этого дела не выйдет редчайший казус!
Доктор, не выдержав, протянул к нему руки, умоляя и стыдя:
— Да говорите же, наконец, что вы тут нашли интересного?
Осокин усмехнулся и задумался. Потом, рукой поманив доктора к шкафу, он отворил вторую дверь.
— Черный ход! — тихо сказал он.
Доктор свистнул в необычайном волнении и отступил в изумлении.
— Но позвольте, позвольте! — почти закричал он. — А записка-то, записка! В ней же прямо сказано…
Осокин взял со стола записку, повертел ее в руках и отложил с пренебрежением.
— Записка запиской, а факты фактами! — пробормотал он и, оглянувшись на недвижный труп девушки, покачал головою: в этот миг он не мог не подумать о другой девушке, знавшей, может быть, больше того, что мог предполагать он.
Он торопливо тряхнул головою. Доктор взволнованно прошелся по комнате.
— Но позвольте… Что, же здесь произошло? Что тут могло произойти?
Осокин, галантно шаркая перед доктором, наклонил голову и ответил с достоинством:
— А это уже дело наше — выяснить и установить, что именно здесь произошло!