Собирание игры. Книга третья. Петушки-Зазеркалье
Шрифт:
Савва вспомнил Моцарта, Баха… Истории их жизни и смерти… Ему было ясно, что зависть Сальери – не единственная причина смерти Моцарта. Точнее, смерти – может и да… Но гибели? Гибели – нет! Это экзистенция…, яд «чёрного человека». Ведь Моцарта уже не повторить. Нет подобных. И не может быть! А музыка должна развиваться дальше. И что делать? И что делать с Бахом? Таким же! «Хм… Что-то говорил мне об этом Хирон? Кажется, что Проведению угодно делать гениям очистительные, горизонторасширяющие клизмы… Или «шило» тудой-сюдой: может в горло, а может в зад. Да, да… Ещё скривился и хмыкнул тогда: «И вам, Савва, везунчику-«девятке», «Рыбе», плывущей и «тудой», и «сюдой», будет шильце в зад… Ха-ха». Да, Кащей мой милый! Ты всё угадал, и ты всё запустил! Ты научил меня чудесатости и гораздости! Ты научил меня святому неправильному! Хм… Все варианты всегда случаются… Да… А кто это там ухмыляется… Ах, это Мартовский
Полдень… Медлительный Черский незамедлительно выпил… Так…, стопятьдесят… И подошёл к панорамному окну на втором этаже дачи. Посмотрел вниз, в лощину. Он любил постоять здесь, поискать в этом «возвышенном» со-стоянии ответы… Ответов никогда не было. Бывали видения. И сейчас случилась некая галлюцинация: три кота, Чеширский, Шредингера и Бегемот в кепочках-хулиганочках плясали что-то из тюремного шансона… Лапы в карманах, в зубах папироски. «Дааа… Всё, сплясанное тремя котами становится истинной…» – перефразировал Алису. «Нет, не тюрьма, а что?… Дорога дальняя? Кроличья нора?».
Скрипач вернулся к письменному столу. Посмотрел на свои записи… Взял в руки скрипку, провёл смычком… Раз, два, три… Нет истины! Подошёл к роялю, тронул пальцами клавиши… Раз, два, три… Ну нет её! Подошёл к дивану, прилёг… Закурил свою трубку… Начал рассматривать кольца дыма… «Это вот знак бесконечности, а это круг, знак закольцованости всех тайн бытия, а это спираль, тоже знак… повторение в более высокой…, или, ха, более низкой точке… И всё…, всегда…, случается! И одновременно! Алеф!».
Только вчера он перечёл Ричарда Баха «Единственная»… «Да, скольжение, полёт по разным линиям Судьбы, того возможного, что записано на Скрижалях… И у Лотмана есть такая мысль… Хм… А ведь можно всю жизнь прожить у тихого лесного озера… И прожить её полно, глубоко… Вглядываясь в его, озера, загадку… И в свою…».
Савва Арсеньевичу вспомнилась одна история, произошедшая с уже совсем старым Фрейдом. Геббельс собирался отправить «дряхлого, никчемного еврея» в концлагерь. Но Мария Бонапарт, правнучка императора и ученица психоаналитика выкупила его! Отдала фашисту два своих замка! Он постелила приехавшему к ней Фрейду красную императорскую дорожку… И это история про любовь, против которой любые сексуальные инстинкты бессильны… Про человеческое… Про тихое лесное озеро.
Здесь истина? Возможно…
Черский снова подошёл к столу. Посмотрел на модель парусника, подарок жены. Посмотрел на фигурку «танцующего дервиша», подарок Игната, посмотрел на модель корабельного штурвала, подарок Ленки. Вновь задержал взгляд на деврвише. Почему сын подарил этого суфия? Что это значит? Что-то эзотерическое? Сын тогда пожал плечами и сказал с лукавинкой: «Не знаю, папуль, но так нужно…». «Почему?» – Спросил отец. «Потому, что жизнь – это большое путешествие» – туманно пояснила дочка. «Хм… Танец, кружение, круги, спирали, горизонтальные восьмёрки» – в который раз отметил про себя музыкант. «И что-то ещё! Мой какой-то горизонт… Одиссея… Я чувствую… Знаю!»
А «шило»-то было таким: литература! Сочинительство! То ли практика написания дневников в Берне, то ли похвалы за слог Арецкого… Или вот это его замечание: «Не желаете ли написать поэму? Ну вот хоть… «Петушки-Зазеркалье»… Нет, текст должен первенствовать! В смысле – сначала текст, а затем – музыка, фоном окрашивающая содержание поэмки…» – взгляд мудрого Кащея, куда-то в сторону, с прищуром «тухлого глаза». Заметил! Метка! И приговор! Да, приговор к свободе, так как Савва уже давно ощущал себя приговорённым к однообразной жизни, к одной «колее». Он мучился «синдромом отложенной жизни». Нет! Он ещё взойдёт на парусник, возьмёт в руки штурвал! Он – Одиссей! И от закружится в новой Игре!
Савва Арсеньевич угадывал, как наставительно-насмешливо отзовётся его старый и верный со школьной скамьи друг, искушённый и укушенный сочинительством Китаврасов, «Гоша-Кит».
– Саввик, поц ты неуёмный! Музыка – твоя жена. Преданная тебе Алинка. А «слово» тянет только на любовницу! И даже в моём сорокалетнем «сожительстве» с ним… Чуть отношений – чаще сношения… Ха! Случайная, лукавая, многообещающая и многозначная неуловимость. Незавершённость, неразгаданность, невыразимость. Н4! Мучаю себя всю жизнь. И мне не поставят памятника… И на мою голову не накакает белоснежная чайка… Ха-ха… Как можно доверять? Ты шо? Вот хоть учти такой пустячок: слов на презренную букву «Г» в три раза больше, чем на обворожительную «Ю»! Как тут пребывать в литературной неге, а? Посыл-то ложный, на букву «Г»…
Я возражу:
– Сам-то строчишь! Кайфуеш!
Он и согласится, и возразит. Строго:
– Я играю на своём
Ах, эти родные диваны! Черский опять плюхнулся в диванный уют и негу. «Только они позволяют философам правильно думать! Впрочем, не так… Карл Густав Берман, ещё один мой Бернский друг, утверждал, что философ – тот, кто на пару правильных вопросов даст десяток остроумных, логически точно выверенных неправильных ответов. Зато на десяток неправильных вопросов – два гениальных ответа. «Опытная кухарка сочиняет, творит чудеса, часто наудачу собрав в холодильнике набор продуктов. Посыл ложный, а пальчики оближешь. А философ – антиповар. Хоть и… «лепит» из хаоса «танцующую звезду». «А сочинитель? – спросил я его тогда – В повара-то сгодится?» Бедный Берман потел, краснел, пучил глаза…, и ушёл от точного ответа. Александр Александрович рассмеялся, помню, и мудро резюмировал: «Та же мучка, да другие ручки».
«За одарённых стряпух!» – Савва сделал большой глоток и отправился к холодильнику. Закусить. А и приготовить, и закусить он умел! В сочинении музыки, и в гурманстве своём он, везунчик, исповедовал мудрую неправильность: «Нужно прыгнуть с обрыва! По пути обязательно вырастить крылья! Только в полёте рождается Полёт… Намерения не выпросишь, не отбрехаешся целомудренным блеянием… Да и понятно: не рискуя, рискуешь ещё больше! Дааа… Но вот как… – размышлял он, медленно пережёвывая пищу и свои мысли – как запустить это сочетание?… Музыки и текста… Как им случится?… Эх, случаться-сочетаться… Сочетание слов – Код. И колебание звуков, вибрация – тоже код. Так как бы ключики подобрать?… эх, в чужом огороде, да неопытному…».
Савва вспомнил слова альпийского мудреца, старика Мартина:
– Новички построили Ноев Ковчег. Профессионалы – «Титаник».
«И во что эта затея обернётся? Через год, через пять… – он трусливо сложил крылышки и попятился. Впрочем, быстро нашлось чужое оправдание – Чехов вот, уж какой умница, и тот ныл, что надоела ему, вся эта канитель…». И что ушёл бы в монастырь, кабы не надо было молиться… Дааа… И потом… Текст без музыки мне всегда представляется немножко «немым», что ли… И я сам, читая, создавал либо видеоряд (своё кино), либо звукоряд (свою музыку)… Хм… немой, не мой… Канительная кантиленность… Ленность… Кант… Фило-софия-логия-софистика… Ещё ведь… Классическую музыку не то что сочинять – её понимать сложно. Нужно немало учиться, практиковаться… В сочинении художественных текстов тоже есть своя Игра и Нора… «Норы и ловушки – говорил Китёнок – Так трудно искать верную Тропинку… на этом болоте…, если, конечно, слишком трезв.» Дааа, частенько ведь мы трепались на эти темы… Он, помню, что-то умное говорил, антинаучное что-то, всегда нескучное… Ах, да! Что литература гетерогенна… И ещё эта…, эта… Дискурсная гетерогенность… Это когда в слове, фразе не один смысл. И легко промахнуться. Уж это точно! Раз – и ниже пояса… Раз – и мелкотой, пошлятинкой обывательской подвоняло… И накал превратился в «накак», просто в кал. Да уж: накакал некий Гена со своими гетерами… Гоша, помню, так многозначительно разобяснил мне сказочку про «Курочку Рябу»… Так прям-таки и разложил всех гетер по дискурсам… Ха! Первое: лучше всего нести обычные, съедобные яйца…, без, э… «творческого подхода». Второе: яйцо – вселенная! И ничто не вечно в этом мире… Эта версия – так себе… Третье: это история об упущенном шансе… Я ему: «Да? Это вроде – «Золотая рыбка»? Он мне: «Дурак!» «Сказка о золотой рыбке» – это притча о любви!» О, как! Четвёртое: это притча о хрупком человеческом счастье… Э-хе-хе… Пятое: о Чуде… И т.д…. Ой, пацаны! Шо ви мне травите за тот структурализм?! Я и сам умею! Но чувства-то юмора не теряйте! И самоиронии! Уже берегов не видите, поцы… В этом структурализме, как в банальной ссоре, всё и всегда заканчивается далеко от того места, с которого началось. И, главное: процесс не вскрывает глубинных первопричин и связей… Всё – повод! И повод – всё! Эх… опять нету неги истины… Чехов… Да, он… Литературщиной… драму человеческой жизни не объяснишь… Только драмы в жизни… Все слова в нашем обыденном мороке и «стюдне» – ложь! «Блудяш, белебень, ёмоть и облудь» – это Гришкины словечки… Его Код для своих. Любимые его «словечки с косточками». А «фраер заигранный»? Разве не прелесть? Кто понимает… А «пыльный мудак»? И цельно, и мудро. Целомудренно. Кто понимает…
Дааа… Кит – филолог. Как и Карл Густав Берман… Ну тот, бернский, психолог-самоучка и философ-свободный… хм, на столько свободный, что свободно и очень остроумно может довести до абсурда любой тезис… Доведёт, гад, потом кувыркнётся, и ещё раз доведёт… Но уже иначе… Эх, жалею, что с Карлом мало поговорил об «Игре в бисер»… Об этих «стеклянных бусинах» Гессе… Он тоже ведь, кстати, жил в Берне… Да и о модернизме вообще. Этот яйцеголовый обожает жонглировать всеми культурологическими, искусствоведческими, научными и мировоззренческими символами, знаками и смыслами… Игрок! Стоп… О ком это я? О Ките или Густаве? Или Гессе? Да они похожи… Во все семиотические штудии любят засовывать свой острый и бледный глаз! Увлекаются психоанализом и людей, и слов, и знаков! Игроки!