Собор Парижской Богоматери (сборник)
Шрифт:
– Это все господа следователи королевской палаты.
– А перед ними – этот кабан?
– Это королевский секретарь парламента.
– А направо – тот крокодил?
– Мэтр Филипп Лёлье, чрезвычайный королевский прокурор.
– А налево – этот толстый черный кот?
– Мэтр Жак Шармолю, королевский прокурор духовного суда, и господа члены консистории.
– Что же делают здесь все эти господа? – спросил Гренгуар.
– Судят.
– Кого? Я не вижу подсудимого.
– Это женщина, сударь. Вы не можете ее видеть. Она обращена к нам спиной, и толпа закрывает ее. Она там, где вы видите группу стражей с бердышами.
– Что это за женщина? – спросил Гренгуар. – Вы знаете ее имя?
– Нет; я только что пришел. Думаю только, что дело идет о колдовстве,
– А! Так мы увидим, как все эти господа в мантиях станут поедать человеческое мясо. Что же, зрелище, как всякое другое!
– Не находите ли вы, сударь, что у мэтра Жака Шармолю очень кроткая наружность? – спросил сосед.
– Гм, – отвечал Гренгуар. – Не доверяю я кроткой физиономии со сжатыми ноздрями и тонкими губами.
Здесь соседи попросили разговаривавших замолчать. Слушалось важное свидетельское показание.
– Господа, – говорила, стоя посреди зала, старуха, лицо которой настолько сливалось с одеждой, что она казалась сплошным узлом лохмотьев, – это все такая же правда, как то, что я ла Фалурдель с моста Святого Михаила, где я живу уж сорок лет, аккуратно платя пошлины, оброки и подати. Дверь моя против Тассена Кайяра, красильщика, который живет на верхнем берегу реки. Теперь я – бедная старуха, а когда-то была красивой девушкой! На днях мне сказали: «Ла Фалурдель, не верти свою прялку чересчур быстро вечером, дьявол любит расчесывать своими рогами пряжу старух. Достоверно, что “мрачный монах”, что бродил в прошлом году около Темпля, теперь оказался в ла Сите. Смотри, Фалурдель, как бы он не постучался к тебе в дверь». Однажды вечером я пряла около двери. Стучат. Спрашиваю – кто там? Кто-то ругается. Отворяю. Входят двое мужчин – один весь в черном, другой красивый офицер. У черного были видны только глаза – как два горящих угля. Все остальное было закрыто плащом и шляпой. Вот что они мне сказали: «Дай нам келью святой Марты». Это моя верхняя комната, самая чистая из всех. Они мне дают экю. Я прячу экю в ящик и говорю: «Завтра куплю себе требухи на живодерне в Глориетте». Мы идем наверх. Когда мы пришли в комнату и я обернулась, человек в черном исчез. Это меня несколько удивило. Офицер, красивый, как настоящий аристократ, спустился со мной вниз. Он ушел. Не успела я спрясть и четверть пасмы, как он вернулся с красивой молодой девушкой – куколкой, которая засияла бы как звездочка, если бы ее приодеть. С ней был козел, большой козел, белый или черный, теперь не помню. Это заставило меня призадуматься. До девушки мне дела нет, но вот козел… Не люблю я этих животных – у них борода и рога. Как будто мужчины. Да и пахнет шабашем. Однако я ничего не говорю. Я получила экю. Ведь я правильно рассудила, господин судья? Я проводила девушку и капитана наверх и оставила их одних, то есть с козлом. Сама же возвратилась вниз и снова принялась за пряжу. Надо вам сказать, что дом мой двухэтажный и задняя сторона его обращена к реке, как у прочих домов на мосту, и окна из первого и второго этажа выходят прямо над водой. Ну вот, я принялась было за пряжу, и, не знаю почему, у меня в голове все вертелся этот «мрачный монах», о котором мне напомнил козел; а девушка показалась мне несколько странно одетой. Вдруг я слышу наверху крик, что-то падает на пол, и затем открывается окно. Я бегу к своему окну, которое как раз под верхним, и вижу, как мимо меня мелькает какая-то черная масса и падает в воду. Это был призрак, одетый священником. Светила луна, и я его очень хорошо рассмотрела. Он поплыл в сторону Сите. Тогда, вся дрожа, я зову ночную стражу. Солдаты вошли, и так как они были навеселе, то, не зная, в чем дело, в первую минуту стали бить меня. Я им все объяснила. Мы идем наверх – и что же находим? Комната вся залита кровью, офицер лежит на полу с кинжалом в шее, девушка притворяется мертвой, а козел мечется в испуге. «Вот так история, – говорю я, – теперь целых две недели не отмоешь пол. Придется скоблить – ужасно!» Бедного молодого человека, офицера, унесли, а также и девушку – она была полураздета. Подождите. Самое худшее то, что, когда я на другой день хотела взять экю, чтобы сходить за требухой,
Старуха умолкла. Ропот ужаса пробежал среди слушателей.
– Привидение, козел – все это пахнет колдовством, – заметил один из соседей Гренгуара.
– А этот сухой лист! – добавил другой.
– Нет никакого сомнения, – заключил третий, – это колдунья, у которой стачка с «мрачным монахом», чтобы грабить офицеров.
Сам Гренгуар был недалек от того, чтобы найти все это ужасным и правдоподобным.
– Женщина Фалурдель, вы не имеете ничего больше сообщить правосудию? – величественно спросил председатель.
– Нет, разве только то, что в протоколе мой дом назвали покосившейся, вонючей лачугой, а это обидно! – заявила старуха. – Все дома на мосту не бог весть какие, потому что битком набиты людьми. А все же мясники не перестают селиться там, хотя это люди богатые и жены у них – красивые, порядочные женщины.
Прокурор, в котором Гренгуар нашел сходство с крокодилом, поднялся.
– Замолчите, – сказал он. – Прошу господ судей не терять из виду, что на обвиняемой нашли кинжал. Женщина Фалурдель, принесли ли вы с собой сухой лист, в который превратился экю, данный вам демоном?
– Да, милостивый государь, я его нашла. Вот он.
Судебный пристав передал засохший лист «крокодилу», который зловеще кивнул головой и передал лист председателю, тот препроводил его прокурору церковного суда, и лист обошел весь зал.
– Это березовый лист, – сказал мэтр Жак Шармолю. – Новое доказательство колдовства.
– Свидетельница, – заговорил один из советников, – к вам вошли два человека – человек в черном, который потом исчез и поплыл по Сене в одежде монаха, и еще офицер. Который из двоих вам дал экю?
Старуха с минуту подумала и сказала:
– Офицер.
В толпе пробежал шепот.
«А, – подумал Гренгуар, – это показание поколебало мое убеждение».
Между тем снова вмешался мэтр Филипп Лёлье, королевский прокурор:
– Напомню господам, что в своем показании, записанном у его изголовья, убитый офицер заявил, что в ту минуту, когда к нему подошел человек в черном, у него мелькнула мысль, не мрачный ли это монах. Этот человек уговаривал его сойтись с обвиняемой и на замечание, что у него, капитана, нет денег, дал ему экю, которым офицер заплатил Фалурдель. Стало быть, это экю – бесовская монета.
Это заключительное слово, по-видимому, рассеяло все сомнения Гренгуара и других скептиков из числа слушателей.
– У вас, господа, в руках обвинительный акт, – прибавил королевский прокурор, садясь, – вы можете найти в нем подтверждение показания Феба де Шатопера.
При этом имени подсудимая встала. Показалась ее голова. Гренгуар, к своему ужасу, узнал Эсмеральду.
Она была бледна. Волосы, прежде так изящно заплетенные и украшенные монетами, падали в беспорядке, губы посинели, ввалившиеся глаза смотрели страшно.
– Феб? – повторила она как бы в забытьи. – Где он? О господа! Прежде чем убить меня, сжальтесь, скажите, жив ли он еще!
– Замолчи, женщина, – сказал председатель. – Это не наше дело.
– Ради бога, скажите, жив ли он? – продолжала она, сжимая свои прелестные исхудалые руки. При этом послышался звон цепей.
– Он умирает, – сухо сказал королевский прокурор. – Довольно ли с тебя этого?
Бедняжка упала на скамейку, без голоса, без слез, бледная, как восковая статуя.
Председатель нагнулся к человеку в расшитой золотом шапке и черном платье, с цепью на шее и жезлом в руке, сидевшему у его ног:
– Пристав, введите вторую подсудимую.
Все взоры обратились к отворившейся дверце, и в нее вошла хорошенькая козочка с золочеными рожками и копытцами. Гренгуар задрожал. Грациозное животное на минуту остановилось на пороге, вытягивая шею вперед, как будто, стоя на скале, увидело перед собой необъятный горизонт. Вдруг она заметила цыганку и, перескочив через стол и голову одного из писцов, в два прыжка очутилась возле нее. Тут она грациозно стала ластиться у ног своей госпожи, выпрашивая слово или ласку. Но подсудимая сидела неподвижно, и на долю бедной Джали не выпало даже ни одного взгляда.