Собор Парижской Богоматери (сборник)
Шрифт:
Действительно, это был капитан Феб де Шатопер. Он стоял, прислонившись к стене дома своей невесты, и ругался самым неистовым образом.
– Однако, капитан Феб, и молодец же вы ругаться, – проговорил Жан, дотрагиваясь до его руки.
– Убирайся к черту! – отвечал капитан.
– Убирайтесь сами к черту! – возразил школяр. – Но расскажите мне, милейший капитан, что вызвало такой фонтан красноречия?
– Простите, дружище! – воскликнул Феб, пожимая ему руку. – Но ведь знаете – и лошадь на всем скаку не остановишь сразу, а я ведь ругался во весь дух! Видите ли, я только что вышел от этих святош, а каждый раз, как я там побываю, я даю себе потом волю
– Не хотите ли выпить? – спросил студент.
Такое предложение немного успокоило капитана.
– Я бы с удовольствием, да денег нет.
– Зато у меня есть!
– Неужели?
Жан показал ему кошелек жестом, исполненным величественной простоты. Между тем архидьякон, покинув у собора изумленного Шармолю, тихо подошел к ним и, никем не замеченный, стал наблюдать за молодыми людьми, всецело поглощенными рассматриванием кошелька.
Феб воскликнул:
– Кошелек у вас в кармане, Жан! Да это похоже на отражение луны в воде: и видишь ее, и нет ее там! Черт возьми, да я готов пари держать, что вы насовали туда одних камешков!
– А вот полюбуйтесь, какими камешками набит мой кошелек! – хладнокровно возразил на это Жан и без дальних разговоров высыпал содержимое кошелька на ближайшую тумбу с видом римлянина, спасающего отечество.
– Фу ты, черт! – пробурчал Феб. – Большие беляки, мелкие беляки, турские монеты, парижские монеты и даже настоящие лиарды! Да это восхитительно!
Жан сохранял свой невозмутимый вид.
Несколько лиардов скатилось в грязь, и восхищенный капитан бросился было их подымать.
Но Жан остановил его:
– Стыдитесь, капитан Феб де Шатопер!
Феб сосчитал деньги и торжественно обратился к Жану:
– Знаете ли вы, Жан, что тут двадцать три парижских су! Сознайтесь, что вы кого-нибудь ограбили сегодня ночью на улице Перерезанных глоток!
Жан тряхнул своей белокурой кудрявой головой и произнес, презрительно прищурив глаза:
– На то у нас имеется полоумный братец – архидьякон.
– Ах, черт побери! – воскликнул Феб. – Вот достойный-то человек!
– Пойдем выпьем, – предложил Жан.
– Куда же пойдем, – спросил Феб, – разве в кабак «Яблоко Евы»?
– Не стоит, капитан, пойдем лучше в «Старую науку», мне там больше нравится.
– Ну ее к черту, «Старую науку». Вино лучше в «Евином яблоке». И там у самой двери вьется на солнышке виноградная лоза. Я люблю на нее смотреть, когда пью.
– Ну ладно, отправимся к Еве, – согласился студент, беря капитана под руку. – Кстати, дорогой капитан, вы только что упомянули улицу Перерезанных глоток. Так не говорят. Мы уже теперь не варвары. Нужно говорить: «улица Перерезанного горла».
И оба друга направились к «Яблоку Евы». Незачем и говорить о том, что они предварительно собрали рассыпанные деньги и что архидьякон последовал за ними, мрачный и расстроенный… Тот ли это Феб, проклятое имя которого не давало ему покоя со времени его разговора с Гренгуаром? Он не был в этом уверен, но достаточно было этого магического слова, чтобы заставить архидьякона крадучись последовать за беспечными друзьями, прислушиваясь к их разговору и тревожно наблюдая за малейшими их движениями. Впрочем, весьма нетрудно было слышать все, что они говорили, потому что приятели нисколько не заботились о том, что другие прохожие могут услыхать их. Они разговаривали очень громко, болтая о дуэлях, женщинах, попойках и всяких сумасбродствах.
На углу одной улицы к ним донесся с ближайшего перекрестка звук бубна. И
– Черт возьми! Пойдем скорее!
– Почему?
– Боюсь, чтобы цыганка не увидала.
– Какая цыганка?
– Да та, что ходит с козой.
– Эсмеральда?
– Она самая. Все забываю ее дурацкое имя. Пойдем скорее, а то она меня узнает. А мне вовсе не хочется, чтобы она заговорила со мной на улице.
– Да разве вы ее знаете, Феб?
Тут архидьякон услыхал самодовольный смех капитана, прошептавшего что-то на ухо Жану. Потом Феб снова захохотал и с победоносным видом тряхнул головой.
– Правда? – спросил Жан.
– Ей-богу! – отвечал Феб.
– Сегодня вечером?
– Сегодня вечером.
– И вы думаете, что она придет?!
– Да что вы, Жан, разве в этом можно сомневаться?
– Ну и счастливчик же вы, капитан Феб!
Ни одно слово из этого разговора не ускользнуло от архидьякона. Зубы его стучали, как в лихорадке, и он весь дрожал. На секунду он остановился, присев на тумбу, как пьяный, а затем снова пустился вслед за молодыми шалопаями.
В ту минуту, как он их догнал, они уже оставили интересовавшую его тему, и до его слуха донесся припев старинной песни, которую они распевали во все горло:
Les enfants des Petits-CarreauxSe font pendre comme des veaux! [110]VII. Мрачный монах
Знаменитый кабак «Яблоко Евы» находился в университетском квартале, на углу улиц Рондель и Батонье. Он помещался в нижнем этаже и представлял собой довольно большую комнату с очень низким сводчатым потолком, поддерживаемым посредине толстым деревянным столбом, выкрашенным в желтое. Все помещение было заставлено столами, а по стенам висели блестящие жестяные кружки. Тут всегда была масса народу, желавшего выпить, и много уличных женщин. Одно окно выходило на улицу, у двери же вилась виноградная лоза, а над дверью был прибит скрипучий железный лист, украшенный изображениями женщины и яблока. Заржавевший от дождя лист раскачивался от ветра на железном гвозде. Этот своеобразный флюгер заменял вывеску.
110
Ребята с улицы Птит-Каро Дают себя вешать, как телята! (Фр.)
Наступала ночь, на перекрестке было темно. Кабак, освещенный многочисленными свечами, пылал во мраке, как кузнечный горн. Оттуда, сквозь разбитые стекла, слышались звон стаканов, пьяные крики, крепкие словца и перебранка. Сквозь запотевшее окно смутно виднелись многочисленные посетители, а по временам оттуда раздавались взрывы хохота. Прохожие, спешившие по своим делам, проходили не оглядываясь мимо шумного окна. Лишь изредка какой-нибудь мальчишка в лохмотьях, встав на цыпочки, старался заглянуть в окно и крикнуть старинную прибаутку, которой дразнили тогда пьяниц: «Aux Houls, saouls, saouls, saouls» [111] .
111
«Пьяницы, пьяницы, пьяницы, отправляйтесь в Гуль» (houle – морская зыбь) (фр.).