Собрание произведений. Шестидесятые. Том 1
Шрифт:
— Я, конечно, могу, но лучше говорить правду.
— Говори так, как я сказал, понял?
— Понял.
— Давай повторим…
— Я Ильченко, а тот маленький Кац. Так?
— Так.
— Эти вещи мои…
— Какие?
— Вот эти.
— Да — эти твои.
— А те его?
— Точно!
— Значит, я взял ключ у администратора. Так?
— Так.
— Пошел наверх.
— Поехал.
— Поехал наверх… На какой этаж?
— На пятый.
— На пятый,
этим ключом и вошёл …
— Номер комнаты?
– 515,515,515,515,515!
— И лег на какую кровать?
— На левую, на левую, на левую!
— Все! Вот это вызубри наизусть.
— Хорошо. Значит, я Ильченко. Я Ильченко…
— А вот и Кац… Ты слышал, о чем мы с ним говорили?
– Да.
— Скажешь, что ты Кац, если спросят.
— Ни за что! Плевал я.
— Ты хочешь все угробить?
— Не хочу я. Почему я должен прикидываться.
Я действительно Кац, и я не желаю…
— Ну действительно, действительно.
Скажешь, что ты Кац, эти вещи твои и все!
— Не хочу я.
— Ты все сорвешь!
— Ну и пусть. Я буду говорить правду.
— Идиот. Ты его заложишь. Меня — ладно. Его за
что. Ильченко в чем виноват?
— Слушай, ты хочешь меня заложить?
— Ой, отстаньте от меня! Не хочу участвовать в ва-
ших авантюрах.
— Вот собака. Все угробит. Посадит всех.
— Слушай, если ты не скажешь, что ты Кац, я за се-
бя не ручаюсь, хоть мы друзья, но в тюрьму из-за тебя
я садиться не хочу. Ясно?
— Все равно сядете. С вашими авантюрами. Жулики!
Жулики! Нина Ивановна — а — а! (Ему затыкают рот.)
— Тихо, сволочь, убью! Все! Ты сам скажешь, что он
Кац. Ничего. С кляпом во рту, но на свободе!
Я жду
Я жду… Каждый день на этом месте я жду. Время
в ожидании тянется медленно. Жизнь в ожидании про-
ходит быстро. И тем не менее я жду, жду, жду…
Я часто стоял в очередях. Я смотрел на лица, на ко-
торых отражалось только ожидание. Я видел тоскли-
вое, бессмысленное стояние. Я физически чувствовал,
как из моего тела уходят минуты и часы. Мне шестьде-
сят лет. Из них три года я провел в очередях. Я иногда
болел. Иногда жаловался. Меня иногда вызывали. Мне
назначали прием на двенадцать часов. Ни разу. Ни ра-
зу за мои шестьдесят лет меня не приняли ровно в две-
надцать. Кому-то нужно было мое время. Полчаса, час,
два моей жизни, и я отдавал.
Мне шестьдесят лет. Из них на ожидание в прием-
ных ушло два года. Два с половиной года я провел
в столовых в ожидании блюд. Два года — в ожидании
расчета. Год ждал в парикмахерской. Два года искал
такси. Три года валялся на чемоданах в вестибюле гос-
тиницы и смотрел собачьими глазами на администра-
тора. Всем нужно мое время. У меня его мало. Но если
нужно…
Мне шестьдесят лет. В ожидании я провел пятнад-
цать. Двадцать лет я спал. Осталось двадцать пять. Из
них семнадцать — на счастливое детство. И только во-
семь я занимался своим делом.
Мало. Я бы мог сделать больше. Зато я научился
ждать.
Ждать упорно и терпеливо.
Ждать, не теряя надежды.
Ждать, сидя на стуле и покачиваясь.
Ждать, стоя и переминаясь.
Ждать, прислонясь к стене.
Ждать в кресле, пока оно поговорит по телефону.
Ждать и ни о чем не думать.
И только сейчас, когда мне шестьдесят, я думаю: не
слишком ли долго я ждал? Но прочь эти мысли, подо-
ждем автобуса.
Она
Она крадется и подкрадывается со всех сторон. Она
так может подкрадываться не сразу, а постепенно. Ок-
ружить и ждать. И мы чувствуем, что окружены.
Мы пьем, едим и поем в ее окружении. Играем под ее
надзором. Свое присутствие она выдает ойканьем кого-
нибудь из нас. Это на слух. Для глаз — седым волоском.
Вопросительностью старости перед восклицательной
молодостью. Ну, что вы? Разве незаметно? Она заметна
здесь… А седой волос? А молодая душа, обнаруженная
вдруг в старом теле? А дети наши? Она в наших детях.
Она постоянна. Мы вертимся. Мы лежим, спим, встаем,
работаем… Мы ищем удовольствия. Она с нами. Улыба-
ется и желает успеха. Она, если захочет, может это удо-
вольствие обострить до наслаждения, до экстаза.
— Такое бывает только раз, — хрипим мы… Это она.
Когда мы говорим «никогда» и «всегда» — она
в этих трех буквах «гда»…
ГДА! — И она проступит в близком лице, которому
всего…
ГДА! — И она обостряет твои черты внезапно ночью.
ГДА! — Пощипывает твою косточку. Твою желёз-
ку щекочет. Требует острить быстро, здорово, как НИ-
КОГДА.
ГДА! — Юмор, освещенный ею, навсеГДА.
ГДА! — Она не любит печали. Печаль, рожденная
ею, банальна, и она ее быстро прогоняет. Смех ее вечен,
морщины боли она покрывает и разглаживает своей