Собрание сочинений в 14 томах. Том 2
Шрифт:
– Вы заняты сегодня вечером? – говорил он, встречаясь с кем-либо из знакомых. – Нет? Так идемте со мной!
Порой он говорил это с видом невинного ягненка, иногда вызывающе сверкая глазами из-под густых бровей. Так или иначе, ему почти всегда удавалось привести с собой гостя. У всех таких гостей были жены, и этими посещениями в ряды оппозиции вносилось разложение.
Кроме того, у полковника Трезвея можно было найти нечто лучшее, чем слабый чай и болтовню; журналисты, инженеры и праздношатающиеся джентльмены заботились о том, чтобы тропа к жилищу полковника не зарастала, хотя ее и проложили самые влиятельные в Доусоне люди. Таким образом,
Единственная скверная сторона всего этого заключалась в том, что жизнь миссис Шовилл и подобных ей женщин стала более скучной, потому что они потеряли веру в некоторые устарелые и нелогичные правила поведения. Кроме того, капитан Александер, как высшее должностное лицо, имел большое влияние в округе, и Джекоб Уэлз олицетворял Компанию, а в обществе считалось неблагоразумным держаться в стороне от Компании. Так в самом скором времени осталось не более полудюжины семейств, сохранивших свою отчужденность; на них махнули рукой.
Глава XXII
Весной из Доусона начался массовый отъезд. Одни – те, что сделали заявки, другие – те, что их не сделали, скупили всех пригодных собак и отправились к Дайе по последнему льду. Случайно выяснилось, что Дэйв Харни – обладатель большинства собак.
– Уезжаете? – спросил его Джекоб Уэлз в один прекрасный день, когда полярное солнце впервые начало пригревать землю.
– Полагаю, что нет. Я зарабатываю по три доллара на каждой паре мокасин, которые я захватил, не говоря уже о сапогах. Знаете, Уэлз, вы здорово провели меня на сахаре, хоть я и не могу сказать, чтобы я был окончательно выбит из седла. Не так ли?
Джекоб Уэлз улыбнулся.
– Мне помогла хитрость! Послушайте, у вас есть резиновые сапоги?
– Нет, все проданы еще в начале зимы.
Дэйв тихо хихикнул:
– И я та самая компания, которая это сделала.
– Нет. Я дал особое предписание приказчикам. Их не продавали оптом.
– Так оно и было. По человеку на пару и по паре на человека, а всего-то их было пар двести. Но ваши приказчики клали в кассу мои деньги, только мои, других там не было. «Не хотите ли выпить чего-нибудь?» – спрашивал я. Они не возражали. Пожалуйста! Но за это я получал то, что мне нужно. Называйте это своего рода уступкой. Мне это было по карману. Так вы говорите – уехать? Нет, в этом году я не уеду.
Стачка на Гендерсон-Крике в середине апреля, обещавшая быть сенсационной, привела Сент-Винсента на реку Стюарт. Немного позже Джекоб Уэлз, заинтересовавшись ущельем Галлахера, а также медными залежами у реки Белой, прибыл в тот же район вместе с Фроной, так как эта поездка была скорее увеселительной, чем деловой. Тем временем Корлисс и Бишоп, объехавшие в течение месяца с лишним районы Мао и Макквестчен, свернули на левый приток Гендерсона, где надо было разобрать множество заявок.
В мае установилась настоящая весна, и путешествовать по речному льду стало опасно. Старатели по остаткам талых льдин пробрались к группе островов ниже устья Стюарт, где одни из них устроили себе временное жилище, а другие воспользовались гостеприимством владельцев хижин. Корлисс и Бишоп поселились на Острове Распутья (получившем свое название из-за того, что партии старателей с материка обыкновенно делились здесь на группы, расходившиеся в разные стороны), где Томми Макферсон уже раньше устроился довольно уютно. Двумя
– О! Сногсшибательно! Великолепно! Не правда ли?
Фрона первая столкнулась с ним на следующий день.
– Что именно? – спросила она, подавая ему руку.
– Вы! Вы!.. – Он сиял шляпу. – Какая прелесть!
– Я уверена… – начала она.
– Нет! Нет! – тряхнул он кудрявой головой. – Нет, вы посмотрите! – Он повернулся к очень знакомой рыбачьей лодке: только что его надул Макферсон, взяв за перевоз тройную цену. – Вот это каноэ! Прелестное каноэ, ведь, кажется, так говорят янки?
– А! Вы про лодку, – сказала она с легким оттенком грусти.
– Да нет же! Извините… – Он раздраженно топнул ногой. – Дело не в вас и не в лодке. Ага! Дело в вашем обещании. Вы помните, мы как-то разговорились у мадам Шовилл о лодке и о моем неумении с ней обращаться, и вы обещали, вы сказали…
– Что я дам вам первый урок?
– Ну разве это не чудесно? Послушайте! Слышите? Журчание! О, журчание, глубоко, в самом сердце реки! Вода скоро сбросит оковы. Вот лодка! Здесь мы встретились! Первый урок! Чудесно? Чудесно!
Ближайший к Распутью остров носил название Острова Рубо и был отделен от первого узким проливом. Сюда, когда от дороги почти ничего уже не осталось и собакам приходилось передвигаться вплавь, прибыл Сент-Винсент, последний, кто осмелился ехать по зимнему пути. Он поселился в хижине Джона Борга, угрюмого, мрачного субъекта, мизантропа. Роковая случайность заставила Сент-Винсента выбрать во время ледохода именно хижину Борга в качестве убежища.
– Ладно, – ответил Борг, когда Сент-Винсент пришел к нему. – Бросьте ваши одеяла в угол. Бэлла уберет свое барахло с койки.
Вторично он заговорил только вечером.
– Вы можете сами себе стряпать. Когда баба освободит плиту, будет ваш черед.
Его «баба», иначе Бэлла, была молодая, хорошенькая индианка, красивее всех виденных Сент-Винсентом. Она вовсе не была грязновато-смуглой, как многие ее подруги; ее чистая кожа отливала светлой бронзой, и черты ее лица были вовсе не так резко очерчены, как у иных ее соплеменниц.
После ужина Борг положил оба локтя на стол и, поддерживая подбородок и челюсти уродливыми руками, сидел неподвижно, уставившись перед собой, покуривая вонючий сивашский табак. Его взгляд мог бы показаться задумчивым, если бы глаза его щурились или мигали. Но теперь лицо его точно застыло в трансе.
– Вы давно в этой местности? – спросил Сент-Винсент, стараясь завести разговор.
Борг мрачно взглянул на него своими черными глазами, не то видя его насквозь, не то глядя куда-то мимо. Казалось, он забыл о существовании Сент-Винсента. Должно быть, обдумывает какие-то важные проблемы, вероятнее всего, собственные грехи, решил журналист, нервно скручивая себе папиросу. Когда растаяли клубы желтого дыма и Сент-Винсент собирался скрутить себе вторую папиросу, Борг внезапно заговорил.
– Пятнадцать лет, – вымолвил он и снова мрачно задумался.