Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Стихотворения

Шефнер Вадим Сергеевич

_____________

С боями выходя из окруженья, Мы отступали. Вот она — беда. Мы шли через пустынные селенья, Лесами обходили города. Чтобы создать последнюю преграду И выиграть великий этот бой, Дорогами печали — к Ленинграду Мы шли, мосты взрывая за собой. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . На том холме, где сходятся дороги, Ведущие на запад и на юг, Построив нас по боевой тревоге, Держал нам речь угрюмый политрук: «Довольно мы шатались по болотам! Пусть здесь придется, по любым подсчетам, На каждого по нескольку смертей, Но дальше нам назад дороги нету, — Мы так должны вцепиться в землю эту, Чтоб выступила кровь из-под ногтей! Откуда ни пришли вы — все равно, Отныне все вы — только ленинградцы. Вы поглядите да поймите, братцы, Чт'o защищать нам ныне суждено!» Я не впервые видел стены эти, Неву, сады и линии оград, Но

в то мгновенье в небывалом свете Предстал передо мною Ленинград. Он весь был в легкой предвечерней дымке, Над шпилями алели облака, На стенах, словно розовые льдинки, Блестели стекла, целые пока. С тех пор таким и снился мне ночами Непобедимый город мой родной, Во всем великолепье и печали Возникший в то мгновенье предо мной!

_____________

Я в зимний день из госпиталя вышел. Шатало, и мотало, и мело, И хлопал толь на госпитальной крыше, Как раненого ворона крыло. Меня б, пожалуй, вовсе доконало, Меня б метелью вовсе сбило с ног, Но мне за пачку «Беломорканала» Шофер попутный в кузов сесть помог. Он высадил меня на повороте (Ему направо). Он промолвил так: «Сначала через кладбище пройдете, А там уже до города пустяк». Я шел сквозь вьюгу, напрягая силы, Опять шатало и сбивало с ног, И вдаль тянулись братские могилы, Как насыпи неведомых дорог. О, кладбища жестоких дней блокады В морозной фосфорической пыли!.. Там смерть перехлестнула чрез ограды Волнами свежевскопанной земли. Там по тропе, шатаясь, точно пьяный, К могиле плелся с заступом старик, Там в стороне стоял у черной ямы Большой, брезентом крытый грузовик. Там под лопатой, как руда, звучала Промерзшая болотная земля, А вьюга выла злобно, одичало И заметала трупов штабеля... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Был грозен и печален этот город, Тонувший в полумраке и снегу. В нем поселился голод. Но не голод Им властвовал, а ненависть к врагу.

_____________

Я, спотыкаясь, брел по снежным грудам... Сквозь сумрак проступая ледяной, Как бы преображенный страшным чудом, Развертывался город предо мной. Я видел: вмерзли в лед автомобили; Воронки видел — значит, здесь бомбили; Я видел трупы под мостом на льду. Я видел — и не верил. Так в бреду Бредешь сквозь дебри снов невыносимых, И на уста наложена печать, — И ты проснуться хочешь — и не в силах, Ты крикнуть хочешь — и не закричать.

_____________

Забылись дни сердечных треволнений — Теперь, казалось, только от свинца, Лишь от войны стальных прикосновений Мужские разбиваются сердца. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Поди спроси у кладбищ Ленинграда, У Мги и у Синявинских болот, В какую цену стала нам блокада, Что стоил Ленинграду этот год? Но мы, пройдя и голод, и метели, Постигли свой торжественный удел: Враги для черной гибели созрели, И мы созрели для великих дел. Все то, чему на мирных школьных партах Учились мы немало лет подряд, На нивах битв и на военных картах Нам стало ближе и родней стократ. Мы полюбили новою любовью, Сильнее прежней, чище и нежней, Родную землю, политую кровью, Изрытую копытами коней. Нас не свалил ни голод, ни усталость, Но пред врагами все сгущалась мгла, — Их зрелость в битвах обратилась в старость, А наша юность — в зрелость перешла.

_____________

Мы двое суток шли вперед с боями. Черны, кровавы снежные луга... На третьи сутки вырос перед нами Поселок Н. — опорный пункт врага. И командир сказал нам: «Трудновато Шагать нам третьи сутки под огнем, А все ж придется взять его, ребята! Войдем в него — тогда и отдохнем». Нет, нам не страх, а гнев теснил дыханье! Мы с дальней цели не сводили глаз, И смертоносных молний полыханье В пути не останавливало нас. Мы шли по следу огневого вала, Пьяны высокой ярости вином, А впереди гудело, громыхало, Вилось вьюном, ходило ходуном. Там было нашей силы средоточье, Там воздух был от пламени багров, Взлетали в небо проволоки клочья И рушились накаты «бункеров». Как близок путь — и как смертельно долог, Как долог путь на огненном ветру!.. В опорный пункт, в знакомый мне поселок, Мы все-таки вступили поутру. Пейзаж был так войной переиначен, Что в прошлое поверил я с трудом. Здесь мы с Тамарой встретились на даче, Вот здесь был сад... Здесь, кажется, был дом. О, знали б вы, какая это пытка Былое вспоминать за шагом шаг! — Здесь был забор... Вот здесь была калитка... Вот тут — скамья, а там — висел гамак. Закрой глаза, заткни скорее уши, Уйди, беги отсюда поскорей! Не знай, не помни, не гляди, не слушай, Забудь, забудь о юности своей! А день вставал над пеплом и над прахом, Над тьмой лесов и кочками болот, И только где-то в отдаленье бахал Немецкий шестиствольный миномет. Да

за рекой, где серые бараки, Где у холма такой пологий склон, Готовился к последней контратаке Усиленный немецкий батальон. Но знали мы: как ни трудны дороги, Мы всё возьмем — и долы, и холмы. За все мы платим кровью, но в итоге Все будет так, как порешили мы!

_____________

Враг был отбит. Мы с другом сели рядом На ствол березы, скошенной снарядом. Не о войне, что стала нашим бытом, Не о дорогах этих лет и зим — Мы больше об ином, полузабытом, В тот зимний полдень толковали с ним. Все это было далеко-далёко, Совсем не в этом, в сказочном краю... Без горечи, без грусти и упрека Мы вспоминали девушку свою. Плохого мы о ней не говорили, — Благословляя прошлое свое, Из фляги мы по очереди пили Трофейный ром за здравие ее. Пусть это будет так, а не иначе, Пусть верный муж, пусть полной чашей дом, — Мы ей желали счастья и удачи, А мы — солдаты. Мы не пропадем. Пусть нас она не помнит и не слышит, Но в памяти останется она, Как девочка из сказки для мальчишек, Несбыточна, лукава и скромна. Так мы сидели, два лихих солдата... Война свела и помирила нас На том же самом месте, где когда-то Мы встретили Тамару в первый раз. Все было здесь не так, не по-былому. Воронки, бревна, трупы без числа. Тропа к несуществующему дому Вся проволокой ржавой заросла. Еще дымились черные накаты, Был горек запах крови и смолы, И таял снег, уютный и мохнатый, Ложась на орудийные стволы. В снегу штыки мерцали и обоймы, Патроны иностранных образцов, И шли еще часы бесперебойно На голубых запястьях мертвецов.

1945

«Я другом был, я был веселым малым...»

* * *

Я другом был, я был веселым малым, Покладистым и искренним вполне, Но если б вдруг совсем меня не стало — Она бы не всплакнула обо мне. А был другой. Почти чужой, не близкий. Он слов ее не принимал всерьез, Он рвал ее бессвязные записки И доводил насмешками до слез. Она о нем твердила мне со смехом: «Вот уж в кого ничуть не влюблена!..» Но если б умер он или уехал — Не знаю, что бы делала она. Давно о ней я ничего не знаю, Я без тоски и грусти вспоминаю Лукавую подругу давних лет. Кто был из нас счастливей? Неизвестно. Все ошибались искренно и честно, А в честных играх проигравших нет.

Сторож

От домика осталась печка, Да черная труба над ней, Да сиротливое крылечко Из грубо тесанных камней. Двор зарастает дикой мятой, А все же на крылечке том Сидит, как прежде, пес лохматый И стережет сгоревший дом. Днем он в лесу иль на болоте Живет, охотясь кое-как, Но к ночи здесь всегда найдете Его, глядящего во мрак. Ведь он и сам, наверно, понял, Что не дождется никого, Но помнит теплые ладони И голос, кликавший его. И по ночам — из бурелома, Из тьмы лесной, из мглы сырой — Шаг чей-то, легкий и знакомый, Ему мерещится порой.

Мрамор

...Врагом сожжен и взорван этот город, И возвращаться некому сюда, В развалинах застрял январский холод, В воронках дремлет ржавая вода. На клумбах не левкои, не нарциссы — Железный хлам и кафель от печей, И жирные непуганые крысы Шныряют средь осклизлых кирпичей. Но кладбище не тронуто войною, Оно шумит высокою травой, И женщина за низенькой стеною, Встав на могилу, видит город свой. Стоит она, в раздумье сдвинув крылья, На полувзмахе оборвав полет, И пеплом и кирпичной красной пылью Ее весенний ветер обдает. А май раскинул солнечные сети... Не улететь... Весна берет свое. Как в облаке — в черемуховом цвете Увязли крылья белые ее. И вот она из чащи белоснежной, Забыв, зачем даны ей два крыла, Глядит с улыбкой, пристальной и нежной, На город, где жила и умерла.

Забытый колодец

Никто к воде не прикоснется — Паук, угрюмый чародей, Заткал отверстие колодца Узорной сеткою своей. Бадейку на веревке длинной Не стоит опускать туда — Пропахла затхлостью и тиной Перестоявшая вода. От влаги мертвенной и тленной Иди к ручью — там, у моста, За проносящеюся пеной Вода прозрачна и чиста. Отхлынул зной. Пьянит прохлада. О чем грустить, о чем жалеть?.. Прохожий! В нашем мире надо Быть щедрым, чтоб не оскудеть. Кто исчерпать себя боится, Тот не избегнет нищеты, Черпай до дна себя — сторицей Вернешь утраченное ты.