Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон
Шрифт:
— А мы с ней знакомые, — вмешался Сидорыч. — Мы с кузькиной матерью каждый день здороваемся. Она до нашего брата доступная.
— Значит, вы настаиваете на ваших требованиях?
— Непременно, ответил Сидорыч. — Без того нам зарез.
— А насчет «долой эксплуататоров» и прочего? — театрально приподняв брови, спросил Филатьев.
— А это уж как хотите! — вставил Флегонт. — Это нам все равно.
— Что все равно? — Филатьев повысил голос. — Что все равно? Мерзавец! Вот вы каких выборных присылаете, — с укором обратился Филатьев к рабочим. — До добра они вас не доведут, — наставительно закончил он, вызвал начальство и посоветовал поладить с мастеровыми.
Начальство подчинилось, — ему и без того была труба. Когда соглашение было достигнуто, Сидорыч, усмехнувшись, сказал:
— Забыл я, господин Филатьев, один пунктик, а ребята велели его представить вам обязательно…
— Какой пунктик? — Подполковник выжидающе поглядел на Сидорыча, глаза которого смеялись.
— Чтобы с нами обходились вежливо, — пояснил тот, отвечая твердым, спокойным взглядом на пристальный взгляд Филатьева.
«Завтра же этого заводилу прогнать», — решил про себя Филатьев.
— Еще что? — нетерпеливо постукивая костяшками пальцев о стол, спросил он.
— И чтобы девятнадцатого февраля нам не работать.
— А вы тут при чем? — Филатьев с недоумением воззрился на Сидорыча.
— В этот день царь Александр Николаевич отпустил мужиков на волю.
— Ну и что же?
— И мы желаем тот день праздновать вместе с мужиками.
— Нич-чего не понимаю! — Филатьев поморщился. — Девятнадцатого февраля отпустили на волю мужиков. Пусть они этот день и празднуют. А вы при чем?
— А мы все от Адама: и мужики и мастеровые.
— Мы праздники не устанавливаем, — отмахнулся Филатьев. — Это дело высших властей. Напишите о том оберпрокурору Святейшего синода Победоносцеву, может быть, и внемлет, — закончил он с усмешкой.
По дороге к воротам, где мастеровые ожидали делегатов, Сидорыч обругал Флегонта последними словами.
— Храбришься, деревенский пень, да не к месту. Пока не поздно — смывайся из Тамбова. Этот охранник не сегодня-завтра отправит тебя в тюрьму. Ох, дурень, ох, дурень!..
Флегонт, оправившись от смущения, спросил Сидорыча:
— Слышь, это ты с чего насчет мужиков ему загнул? Подумаешь, праздник — девятнадцатое февраля!
— Это я неспроста, а всерьез, — объяснил Сидорыч. — Чтоб знал, сукин сын, что и мужики и мастеровые заодно. И еще помни: все мы воистину Мастеровые Крестьянычи. И все из одной цепи. Только разорвали ту цепь на две половинки, а звено, чтобы наново соединиться, начальство украло.
«От одной цепи!»
Слова Сидорыча заставили Флегонта призадуматься. Ясно, со всеми сразу не управиться, а с каждым поодиночке легче — властвуй, как тебе желательно, тяни половинки туда и сюда по своему усмотрению.
И вспомнились ему разговоры с Настасьей Филипповной. «Так вот в чем самое-то главное: разыскать это звено!»
Как только мастеровые стали на работу, Филатьев взял с завода двенадцать человек. Искали Флегонта; тот недели три прятался где попало. Потом через Волосова вызвал Таню за город. Она не тотчас узнала его. Флегонт отпустил бороду, надел очки. Конечно, она слышала от Сидорыча о смелой и безрассудной схватке Флегонта с Филатьевым, как и обо всем, что произошло на заводе, но виду не подала, — не зря Лахтин учил ее конспирации. И хотя внутренне она очень гордилась храбростью Флегонта, выразить свое восхищение не могла — выдала бы себя с головой. Она ругала себя за то, что не успела привлечь Флегонта в подпольный кружок.
— Куда ж ты теперь, Флегонт? — тоскливо спросила она. Неужели в Дворики?
Флегонт молчал.
«Господи, — размышляла Таня, — конечно, он молодчина, но ведь, может быть, я не увижу его больше!»
— Нет, в Двориках мне не место пока. Да и сцапают там.
— И верно, — обрадовалась Таня. — Но уж если выбирать другом место — поезжай в Петербург. — Таня не зря предложила Флегонту столицу. Там будет она, там Флегонт вольется в массу самых сознательных рабочих.
— Посмотрим, — неопределенно ответил Флегонт.
— Впрочем, поезжай куда хочешь, мне все равно. — Таня отвернулась, чтобы скрыть набежавшие слезы: бесчувственность Флегонта обижала ее. «Ведь он знает, что я собираюсь в Петербург. Неужели одного этого мало ему?»
— Вам-то, точно, может быть, и все едино, да вот нам-то не все едино, в раздумье проговорил Флегонт; он решил ехать в Питер еще до разговора с Таней. Прежде всего потому, что она будет там. И Сидорыч очень советовал ему податься в столицу, назвал завод, где можно устроиться, и человека, к которому стоит обратиться, только-де назови мою фамилию.
— Однако вы справедливо указываете, — продолжал Флегонт, помолчав. — Город большущий, не то что наш Тамбов. И людей умных не счесть. А ну, в Питер так в Питер! — и привычно тряхнул головой.
Таня дала ему питерский адрес Ольги Лахтиной, попросила наведаться к ней.
— Ольга будет знать, когда я приеду.
Флегонт молча взял бумажку, что-то хотел сказать, махнул рукой и ушел.
Таня долго смотрела ему вслед.
Лощину продувал майский ветер, клонил к земле одинокую иву, крутил пыль на пригорке. Флегонт поднялся на крутогор, помахал Тане рукой и исчез.
До этой минуты Таня еще колебалась, ехать ли ей в Питер, — невыразимо жаль было оставлять отца в одиночестве, хоть бы год пожить с ним! Но решение Флегонта положило конец колебаниям.
Она поедет туда, где будет он, потому что в нем ее жизнь, потому что куда он пойдет, туда и она пойдет, и где он живет, там и она будет жить.
Глава одиннадцатая
Чтобы повернее сбить со следа полицию, Флегонт с месяц проработал в деревне в окрестностях Петербурга, у финна, державшего слесарную мастерскую. По воскресеньям он ездил в столицу, прислушивался и присматривался.