Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон
Шрифт:
— У него кошель не маленький.
— Приходи к нам.
— А что у вас делать?
— Положим, действительно. — Он помолчал. — А может быть, съездим в Улусово?
— Не поеду. Я с Сашенькой в ссоре, — решительно отказалась Таня.
— Что такое?
— Я сказала ей, что вся эта история никому не была нужна.
— А!..
— Вот так. А она обиделась. Воображает себя революционеркой и делает глупости. Выдумала, будто она героиня, теперь воображает себя страдалицей. А ни того, ни другого и в помине нет — так, сумасбродство и распущенность.
— Ох, и скучно
Таня осталась сидеть под яблоней. Положив голову на руки, забыв о книге, она думала об отце, о его одиночестве.
Печальные ее мысли прервал Флегонт.
Он вошел в палисадник робкий более чем когда-либо, осторожно пожал руку Тане, словно боясь раздавить ее своей лапищей, сел как-то боком и от волнения долго не мог свернуть цигарку.
— А, будь ты неладна! — в сердцах проговорил он, выбросил бумажку и рассмеялся.
Таня сидела, боясь поднять глаза и выдать свое волнение, — сердце колотилось, кровь прилила к щекам, она чувствовала, что не может сказать ни слова, дыханье прерывалось… Ей казалось, что Флегонт слышит биение ее сердца, замечает, как разгорелись щеки.
«Боже мой, да что это со мной? — думала Таня. — Что это я так?»
Молчаливые, подавленные несказанной радостью встречи, они сидели среди притихшей природы. Лишь на осине мелко-мелко трепетали листья, да заблудившаяся пчела с сердитым ворчанием сделала круг над столом, села на край его, побродила и улетела. И осина примолкла, и мир как бы замедлил на мгновение свой полет в беспредельность.
Солнце обливало ровным светом фигуру Флегонта. Расстегнутый ворот посконной рубахи обнажал мощную шею. Черты его лица заострились, шапка густых, чуть вьющихся волос уже не придавала, как прежде, его облику что-то невыразимо юное, а светлые, густые усы не смягчали нежных очертаний рта. Что-то упрямое залегло в уголках губ, а глаза, сводившие с ума всех красавиц села, таили суровую озабоченность.
Тани подняла голову и как бы впервые увидела его. Уже не простоватый, медвежистый добряк сидел перед ней. От прежнего Флегонта следа не осталось. Большое, мужское, властное появилось в нем. И, почувствовав это, Таня поняла, что в новом виде он еще дороже, еще милее ей и она чуть не задохнулась от желания сейчас же все сказать ему.
— Ты не забыл еще меня? — спросила наконец она, чтобы хоть что-нибудь спросить: так дальше сидеть не было сил.
— А вы?
Таня помотала головой; она все еще не решалась взглянуть на него прямо, — слишком много он увидел бы в ее глазах.
— Ну, как живешь?
— Дела, — вздохнул Флегонт. — Все дела да заботы.
— И сейчас дела и заботы? — Теперь Таня могла смотреть ему в глаза. — Какие же у тебя дела?
— Всякие, — неопределенно ответил Флегонт и занялся скручиванием цигарки.
Ей нравилось, как он свертывает из бумаги козью ножку, легко работай пальцами. Ей все нравилось в нем: и то, что он так возмужал за это время, и то, что какая-то затаенная мысль угадывалась в нем.
— Теперь дела окончились, — сказал Флегонт, закуривая.
— И в кузнице не работаешь?
— Шабаш, говорю, всему шабаш.
—
— А ничем. Вот прогуливаюсь. — Флегонт усмехнулся. — Батька ругается: такого, мол, чтобы Флегонт лодыря гонял, еще не было.
— Не понимаю. Все какие-то загадки.
Флегонт промолчал.
— Читаешь?
— У батюшки вашего последнее выгреб. Больше, говорит, нет ничего.
— Значит, сейчас ты вообще ничего не читаешь?
— Все, говорю, перечитал.
— До всего еще очень далеко, Флегонт.
— Вполне возможно. Но на первый случай хватит!
— Что ты скрываешь? — возмутилась Таня. — Что за тон?
— Нельзя тут, Татьяна Викентьевна. В другом месте, в другой час все расскажу.
— Пожалуй, ты прав. — И спросила, как бы между прочим, вскользь, но голос выдал ее: — Ты не сказал… Ты не забыл меня?
— Избави бог! То есть так ожидал, как второго пришествия.
Таня рассмеялась, впрочем, не очень весело. Не такого ответа она ожидала…
Что он задумал, что узнал, что таил! За этими усмешками и двусмысленными ответами кроется что-то большое, скрытое от нее. К чему он пришел без нее, может быть, даже вопреки ей?
Тане стало горько. Он как будто бы опередил ее, в чем-то стал сильнее ее. Но в чем?
Надо бы рассердиться, уйти самой или прогнать Флегонта, чтоб знал наперед — не скрытничай. Но не было сил подняться и желания вступать в спор никакого. Хотелось просто сидеть окруженной молчанием ясного дня.
Она вздрогнула, — тяжелая рука Флегонта нежно легла на ее руку.
— Задумались? — ласково спросил он, — или закручинились о чем?
И сразу все прошло.
— Так, чепуха! — Таня встряхнула головой, косы рассыпались по спине.
Флегонту захотелось сейчас же, сию минуту притянуть ее к себе, прильнуть к губам. Он даже глаза закрыл от такого наваждения. Полно! Он тяжело перевел дыхание.
— Вечером на кургане? — спросил он.
— После ужина, — сказала она.
Когда небосклон был озарен догорающей зарей, они сидели на вершине кургана у озера. Редкие огни мигали в селе, теплые волны едва приметного ветра доносили оттуда неясные звуки — то ли плач ребенка, то ли пиликанье гармошки.
Рассказ продолжался долго. Таня ни разу не прервала его; она не знала и десятой доли того, что узнал Флегонт.
Неправда кругом. Неправда опутала мужика. Подлый сговор связал царя, чиновников, земское начальство, и все они тянут лапы к мужику, впились в него, словно пиявки, сосут жадно, алчно, — кровь, жизнь высасывают. Мужик мечется в роковом круге, а исхода нет, круг замкнут, и он, Флегонт, тоже попал в этот круг. В семействе работников хоть отбавляй, а земли столько же, сколько было десять лет назад. А тут Улусов отбирает арендованную землю. Значит, и семейству Сторожевых петля; значит, надо жить, не надеясь на землю, — всех она не прокормит. Кузнечить? Много ли дает это ремесло? Народ нищает, ему не до кузнецов. Выход один — вырваться из этого круга. Немало сельских ушло в Царицын на заводы, другие подались в Тамбов — тоже на заводы, на чугунку ради хлеба насущного. Пойдет и он туда…