Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон
Шрифт:
Она вела жизнь веселую и, можно сказать, бесшабашную, училась кое-как, изводила своею взбалмошностью классных дам. Ей несколько раз грозили исключением из гимназии за слишком острый и невоздержанный язычок.
Если бы Сашенька, рассказывая Тане о своих успехах, не насмехалась над лебезящими перед ней поручиками и судейскими, из этого знакомства ничего путного не вышло бы; причислив Сашеньку к разряду пустых вертихвосток, Таня перестала бы видеться с нею. Она умела решительно начинать дружбу и столь же решительно отвергать ее. Но злоязычие Сашеньки нравилось Тане. Ее рассказы о высшем губернском свете, представленном с самой пошлой стороны, заставляли Таню смеяться до колик. Пожалуй, Сашенька была единственной девицей, с которой Таня не скучала.
И все же компания Волосова нравилась ей больше.
Однажды, разговаривая с Таней, он разоткровенничался. Завод, душные цехи, грохот станков Волосов не любил. Городскую жизнь, жизнь, обычаи и идеи «этих пролетариев», как он выразился, не понимал и презирал. Зато мужиков считал необыкновенной, какой-то мистической силой. По его словам выходило, будто некие «великие события» не заставят себя ждать и тогда все «полетит кувырком». И делал таинственную мину, как бы внушая Тане, что едва ли не он первым поднесет спичку к пороховой бочке.
Все это излагалось туманно, и было видно, что в голове Волосова царит страшный сумбур.
Таня, к удивлению Волосова, слушала его рассеянно, а в глазах ее светилась насмешка. Она знала много больше из книг, хранимых в потайном отцовском ящике, из философских сочинений, которые ей удавалось доставать. Эти книги она считала не менее интересными, чем описание путешествий и приключений, которые, впрочем, тоже читала охотно.
И все же таинственная, полная намеков болтовня Волосова заставила Таню насторожиться. Его внезапные исчезновения, столь же внезапные отказы от обычных воскресных встреч и путаные объяснения по этому поводу все больше интриговали Таню. Она стала внимательно прислушиваться к словам приятеля, приглядываться к его поведению, отмечать внезапные исчезновения.
Скоро Таня разгадала наивно скрываемый от нее секрет: Волосов с присущим ему фанфаронством, под самое «расчестное» слово признался в том, что он… революционер. И тут же испугался. Таня, чтобы успокоить парня, показала ему кое-какие книжки, тощие по объему, но грозные по содержанию.
Пришел день, когда она потребовала откровенного объяснения. Волосов рассказал ей о родном городе, тихом, окруженном лесами, о приятелях, ждущих его там, о блудливом, как он выразился, Иване Воробьеве, о Петре Стукачеве — очень ученом парне. Намекал, что все вместе они составляют таинственный кружок, к чему-то готовятся…
Оказалось, что Волосов учился в Моршанске, был изгнан из школы по подозрению в неблагонадежности, а теперь, мол, решил отдать себя делу «более важному, чем учение». Так выспренно он заключил рассказ. Таня рассмеялась. Волосов поднял на нее удивленные глаза, но Таня, не сочтя нужным объяснить, как фальшиво прозвучал конец его исповеди, смолчала.
Через некоторое время Волосов заявил Тане, что познакомит ее с Михаилом Михайловичем Лахтиным, техником завода, где он работал. Таня недоумевала: зачем ей это знакомство?
Волосов загадочно ухмылялся.
— Не все зараз, — сказал он, — поймете. Книжек у него!.. Вы попросите, я ему о вас кое-что рассказывал.
При первой же встрече Лахтин понравился Тане. Она попросила его дать ей что-нибудь почитать. Лахтин пригласил Таню к себе, познакомил ее с сестрой Ольгой, — она собиралась в Петербург на Высшие женские курсы. Ольга была под стать брату — серьезная, медлительная и рассудительная девушка; Таню она как-то вдруг, что называется, приняла.
Ольга Лахтина посоветовала подруге продолжить образование в Петербурге, чем и разрешила давно мучивший Таню вопрос о будущем устройстве.
С течением времени Таня коротко познакомилась с этим приветливым домом.
Лахтин мимоходом шутил с ней о происшествиях в гимназии, говорил нечто такое, что ни в какой степени Таню не занимало.
— Ясно, — решила она, — Лахтин присматривается ко мне, прислушивается и все мотает на ус.
Скоро секрет открылся: Лахтин руководил подпольным революционным кружком, в котором состояли Волосов, Сашенька Спирова, еще несколько интеллигентов и рабочих завода, где он работал.
Когда Лахтин окончательно поверил Тане, он преподал ей несколько уроков конспирации.
Таня оказалась прилежной ученицей. Лахтин давал ей одно поручение за другим То просил ее отнести письмо к знакомому статистику из земской управы и предупреждал, что письмо это должно быть вручило так, чтобы никто не видел. То поручал ей встретить у ворот завода человека, узнать его по приметам и сказать ему несколько слов. То брал ее с собой на прогулку, причем встречались они за городом, в уединенном мосте, и там передавал ей прокламации с просьбой подбросить их там-то и там то. Таня выполняла поручения Лахтина очень тщательно, проявляя необыкновенную осторожность и находчивость.
— Главное, — учил ее Лахтин, — объединение городских рабочих людей, пролетариев. Будущее принадлежит рабочему классу. — В текущей и предстоящей борьбе он отводил крестьянам второстепенную роль.
Таня не соглашалась с Лахтиным.
Тогда Лахтин решил поближе познакомить ее с рабочими — несколько раз приглашал на прогулки в лес в компании трех-четырех мастеровых. По дороге Таня дотошно расспрашивала знакомых об их житье-бытье.
Ее поражало полнейшее презрение товарищей Лахтина к накоплению каких-нибудь запасов, сбережений, к свиньям и коровам, которыми старались обзавестись рабочие, недавно приехавшие из деревни. Она удивлялась нескрываемой их ненависти к начальству.
— Подумайте, — внушал ей Лахтин, — сейчас их соединяет лишь стихийная и не вполне осознанная ненависть к начальству. В недалеком будущем их объединит не менее пламенное желание установить на земле порядки, которые бы выбили почву из-под ног царя, чиновников, судей, помещиков и фабрикантов.
Всегда возбужденный и несдержанный, Волосов горячился.
— Не слова нужны. Искра нужна, искра! Дайте мне такую машину, чтобы высекла искру, и я всю эту лавочку мигом взорву. Пролетарии? А много ль их в России? Полмиллиона, скажем. А мужиков? Поглядел бы я, как мастеровщина пойдет на царя без мужиков…