Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон
Шрифт:
— Э, много ты знаешь о мужиках! — сердито перебила его Настасья Филипповна. — Вертишься около горна да в своей избе, а что кругом делается, тебе будто нипочем. Вот, скажем, твой отец занимается бесполезной тяжбой с Улусовым… Бесполезной потому, что Улусов, конечно, победит. За него судьи и царские законы.
— У нас Грамота имеется, — рассеянно вставил Флегонт.
— Неужели ты веришь этой сказке? — Настасья Филипповна не на шутку рассердилась. Ее жилистая шея покраснела от гнева. —
— Погодите, Настасья Филипповна. Болтают, будто зарыта в кургане у Лебяжьего озера Книга Печатная. Рылся я в кургане. Одни черепки да кости. Но должна быть другая, настоящая книга, где все о правде написано, и как добыть ее, и как народ к ней вести. Сами знаете наших… Орут, ровно стадо. Ими малый ребенок может вертеть в разные стороны. А силы своей не знают.
— Я же говорила тебе: и еще одна сила есть.
— Возможная вещь. Я же мастеровщину только по Ваньке да по вашим разговорам знаю. Хотя и сам вроде бы мастеровой.
— Не совсем, — улыбнулась Настасья Филипповна. Ей нравились рассуждения Флегонта, хотя многое в них возмущало ее.
— Верно. Да и не буду никогда настоящим мастеровым.
— Почему же?
— Потому что все мои думы к мужику идут. Сила у них, говорю, большая, да пока еще глупая.
— Ну, не такая уж глупая, положим, Улусов то и дело жалуется на потравы. Не простачки с ним воюют.
— Да ведь всё в одиночку, Настасья Филипповна. Вот и думаю: как бы их всех в кучу собрать. Сами сказывали…
— Рассказывали…
— Виноват… Сами рассказывали, как мужик бунтовал в прежние времена. И теперь бунтует. А чем кончалось? Нет, бунт дело темное, во время бунта головы пьяные. А это дело надо так повести, чтоб у всех в головах было светло: зачем идем, чего хотим. Тут криком не возьмешь, люди должны разуметь, что делают.
Флегонт передохнул, а Настасья Филипповна снова улыбнулась. Как он все начал понимать!
— Да, но ты, Флегонт, все путаешь. Сам сказал — все они врозь.
— Врозь, врозь, — согласился Флегонт, — в том-то и беда! Да было бы то горе в полгоря, но ведь в чем соль? Тот же наш Петька… Да разве он о мужицкой беде думает? Он, проклятый, только о том хлопочет, как бы из мужицкой слезы деньгу делать. Если Петьку вовремя не подкосим, он мужику на загривок сядет.
— Может, ты и прав. Но я хочу опять о книге… Нет такой книги, наивный ты человек!
— Да я не про ту, что будто в кургане! — с отчаянием воскликнул Флегонт. — Я о той книге, настоящей, в которой все есть о земле и правде. Должна быть такая книга. Весь свет обыщу, а найду.
— Вот вздор! А если не найдешь?
— Тогда что ж? Тогда всем мужикам идти по миру. Тогда всей нашей земле разорение. Но того быть не может! — с силой сказал Флегонт. — Не может того быть, чтобы наш народ погибнул. Есть такой человек! От всего мира ему поклонюсь: выведи нас на верный путь, скажи, как добыть правду, с чего начинать, чтоб царей и бар скинуть.
Настасья Филипповна насмешливо качала головой.
— Опять ты несешь несусветную чепуху. Да нет на свете какой-то особенной мужицкой правды!
— Да я не только о мужицкой! Я тому человеку все, что знаю, выложу. Я его в этот омут с головой окуну. Тут что главное? Главное, чтоб дошло до мужицкой башки, что они сила великая…
— Ага, — обрадовалась Настасья Филипповна. — Вот наконец ты выбрался из своих благоглупостей. Но, дорогой мой, чтобы выложить тому человеку всю правду, ее надо знать. А много ли, повторяю, ты знаешь? Вот, например, мужики очень охочи слушать всякое про начальство. Ты хоть словом обмолвился с ними о том же Улусове? Конечно, тут нужна осторожность, но, надеюсь, у тебя хватит ума…
— Время не доспело, — хмуро заметил Флегонт. — Молодо-зелено. Слушать не пожелают.
— А вдруг? И вот еще что скажу. Попробуй разобраться в том, как живут люди, о чем думают, как власти и помещики блюдут свой интерес. Тогда все, что ты из книжек выучил, сразу оживет, понимаешь ли? Надо книжки читать и жизнь знать. Без этого будешь ты пустозвоном. А их у нас хоть отбавляй. Хотя бы тот же Викентий…
— О нем вы напрасно, — отмахнулся Флегонт.
Совет учительницы он намотал на ус, перестал сторониться людского общества, повадился ходить на сходки, безмолвно сидел в сторонке, слушал, наблюдал, порой улыбкой поощрял Андрея Андреевича, когда тот выходил на середину круга и с места в карьер начинал вопить о сельских делах и поносить начальство; сельского старосту в такие часы холодным потом омывало!..
Иной раз у сторожевской избы собирались соседи, — покурить, посудачить о том, о сем. И вот как-то Флегонт вставил такое хлесткое словцо насчет начальства, что мужики долго хохотали, схватясь за животы.
С того дня Флегонт все чаще и чаще вставлял свои словечки, заставлявшие мужиков смеяться до упаду.
Мишенью своих шуточек Флегонт чаще всего избирал земского начальника. Сам же, отпустив какую-нибудь очередную шутку по адресу Улусова, сохранял полнейшую невозмутимость и даже как бы удивлялся: с чего бы это люди покатываются?.. То он с совершенно серьезным видом скажет, будто Улусов собирается отдать распоряжение всем мужикам плеваться только в левую сторону, а кто плюнет направо, того тотчас в холодную. То вдруг объявил: