Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон
Шрифт:
К ним подошли остальные, привлеченные таинственными переговорами в углу. В одно мгновение новость стала известна всем.
— Брат? Да что вы! Тс-с! Его брат?!
Все исподтишка с величайшим любопытством и недоверчивостью посматривали на новичка. Брат народовольца, казненного за покушение на жизнь царя! Брат последнего из могикан «Народной воли»!
А тот, о ком шел разговор, углубился в какую-то книгу и не замечал (или не хотел замечать) переполоха, возникшего по поводу его особы.
— Ну, знаете, если брат был террористом, то я уверен, что и наш гость недалеко от него ушел! —
— Надо его, господа, поисповедовать насчет террора! — пронзительным шепотом советовал другой.
— Какая чепуха, — кипятился третий, — рекомендовать в наш кружок террориста! Уж эти мне провинциалы!
— Просто выставить его отсюда вежливенько, только и всего, — предлагал четвертый.
— Но, господа, быть может, он совершенно другого направления мыслей. Ведь пишут же нам…
— Ах, знаете, казнь брата не прошла для него даром. Он будет мстить…
— Да, но ведь есть разные средства мести!
— Исповедовать его, господа, выяснить, достаточно ли он надежен!
— Я считаю так, — сказал Герман, — пусть он выскажется по моему реферату, а там увидим. Уверен, что он проболтается о своих подлинных взглядах… Тогда — скатертью дорожка.
Радченко, почувствовав, наконец, что возбуждение переходит рамки приличии, призвал всех к порядку. Члены кружка сели поближе к столу, а новичок остался сидеть позади всех, в тени…
Докладчик без всякого предисловия начал читать сочинение. Некоторые искоса посматривали на волжанина и отметили его особенную манеру слушать: наклонившись всем корпусом вперед, он словно впитывал в себя каждое слово.
Герман пространно говорил о «фазах развития капиталистического рынка», обильно пересыпая речь цитатами, ссылками на уважаемых авторов, обнаруживая несомненное знание греческого и латинского языков, а также имен и фамилий множества известных и малоизвестных экономистов. Реферат никаких споров не вызывал, автора горячо поздравляли.
Потом все вдруг захотели чаю, — у каждого после доклада как-то запершило в горле, но никто, разумеется, не хотел признаться в том, что Герман читал очень монотонно и что реферат из-за излишней учености и обилия всякого рода цитат оказался скучноватым.
Хозяин пошел за самоваром, но тут, ко всеобщему изумлению, поднялся новичок. Он, видите ли, решил высказать по поводу прочитанного сочинения несколько мыслей, далеко не согласных с общим мнением.
«Старики», решившие, что испытание провинциала из-за отсутствия повода для дискуссии отменено, принуждены были сесть на места.
Николай Петрович говорил веско; мысль его была чеканной, логичной и убедительной. Он решительно опровергал положения, выдвинутые Германом, и указал на опасность, которая, по его мнению, глубоко укоренилась в марксистских кружках здесь и в провинции, — эдакое буквоедство и догматизм в вопросах самых важных, касающихся развития капитализма в России. Суть этих заблуждений заключается в том, что процессы развития общественной жизни берутся в отрыве от самой жизни, что само развитие жизни, по мнению начетчиков от марксизма, совершается каким-то механическим путем, без влияния масс и, в частности, пролетариата. Волжанин отметил, что референт, конечно, не имел в виду защиту народнических взглядов, но мысли его в той форме, в какой они были услышаны здесь, не только не помогают распространению марксизма, но вредят ему.
— По сути дела, — под общий шумок заявил новичок, — уважаемый референт защищает буржуазную точку зрения в этом вопросе. Марксизм он берет как некую мертвую схему; никакого конкретного учета особенностей развития общественных сил России в реферате нет. Между тем главнейшая задача как раз и состоит в том, чтобы самостоятельно разрабатывать марксизм в применении к русским особенностям, связывая его с интересами всех угнетаемых и эксплуатируемых, вовлекая их в борьбу…
К концу речи Николая Петровича все сомнения отпали.
— Браво! — кричали ему члены кружка.
Новый товарищ появился в их среде, и какой товарищ!
Хмурился лишь Герман. Он настоял на том, чтобы Николай Петрович в самое ближайшее время выступил с самостоятельным рефератом о развитии рынков.
Настал и этот день, и, странное дело, все собрались задолго до появления Николая Петровича.
Когда он вошел, члены кружка с большим любопытством уставились на него. Николай Петрович, извинившись, что в прошлый раз возражал референту лишь с общих позиций марксизма, сказал, что ныне им подобран материал, который позволяет заняться разработкой предложенной темы, исходя не только из теоретических предпосылок, но и опираясь на факты русской экономической жизни. Вслед за тем Николай Петрович еще раз повторил свои возражения против реферата. Впрочем, он недолго останавливался на ошибках Германа. Он заявил, что лучше уж прямо обратиться к Марксу, чем путаться в выводах Германа. Николай Петрович совершенно неопровержимо доказал, что Маркса Герман не понял и потому все выводы его несостоятельны.
Затем посыпались факты и цифры, против которых невозможно было возражать: Николай Петрович собрал их из официальных статистических источников; каждая цифра подкрепляла его главную мысль, каждый факт устранял нелепости, в плену которых находились Герман и многие из слушавших его реферат.
Для Радченко, Глеба Кржижановского, Надежды Крупской и для всех старейших членов кружка факты и цифры, собранные Николаем Петровичем, определяли смысл их деятельности. Двигает ли русскую жизнь капитализм, развивается ли он, охватывает ли он все более широкие отрасли хозяйства, подготовляя тем поле для классовой борьбы, или неизменной основой Российского государства служат однородные общины, составляющие, по учению народников, фундамент социализма?
Глеб Кржижановский, особенно прилежно слушавший Николая Петровича, думал, глядя на него:
«Это живое лицо, эти полные ума, с хитринкой, с лукавством глаза!.. Что-то есть в нем от народа, непосредственное, могучее… И вместе с тем какой великолепный ораторский талант, какой блеск и какая глубина!»
Действительно, все, о чем говорил Николай Петрович, было так веско, так метко и выразительно, что никто не прервал его, пока он говорил, стоя посреди комнаты. Необыкновенная, концентрированная сила убеждения чувствовалась в его речи; особое искусство сочетания простых слов делало ее захватывающей.