Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 4. Стихотворения.

Из интервью «Литературной газете» известного английского писателя Грэма Грина: «Назовите, пожалуйста, несколько имен самых значительных, на ваш взгляд, западноевропейских писателей нашего века». «Вообще-то я не люблю превосходных степеней в оценках, подозрительно отношусь к обобщениям, к прилагательным, к наречиям… И тем не менее из своих соотечественников хотелось бы назвать имя поэта Роберта Грейвза».

Литературная деятельность Грейвза (1895–1985) — это целая эпоха, его первый поэтический сборник увидел свет в 1916 году, а работал мастер до последних дней. Поэта, прозаика, фольклориста, переводчика античных авторов, критика, человека необычайно широкого круга литературных интересов и огромной гуманитарной культуры, Грейвза уже при жизни почитали в Англии как классика. Заслуги Грейвза перед англоязычной и мировой литературой очевидны и многообразны. Но особенно важен его вклад как лирического поэта. Настоящий чародей слова, Грейвз постоянно изучал, исследовал поведение двух, мужчины и женщины, первоисточников, как он считал, самых будничных явлений жизни и носителей возвышенных духовных наслаждений. По Грейвзу, путь мужчины и женщины, идущих рука об руку и порознь, не усыпан розами. Это путь ошибок и побед, горьких минут и счастливых мгновений. Это — восхождение и постоянная борьба за то, чтобы быть понятым. Поэт, как никто другой, обязан изучать природу отношений двух людей. И это Грейвз делал на протяжении всего своего творческого пути. Лучшие образцы его зачаровывающей лирики находишь

в многочисленных сборниках стихотворений, выходивших на протяжении десятилетий. («Избранное» 1926, 1938, 1947, 1959, 1965, 1975 гг.) Это настоящий марафон, требующий удивительной преданности делу и веры — не просто выносливости.

Он сам, своею охотой, Терзаемый жаждой и голодом, Бредет пустыни дорогами; И шепчет слова прощения Пустынникам и отшельникам, Внимательно слушать готовым. И выпи он крики ловит С разрушенных стен дворцовых, Она отвечает дружески, А он в разговор вовлекает Еще пеликаниху, Отшельницу набожную. На проповедь василиски К нему стекаются быстро В панцирях живописных И страшных, словно их жала, С дракона глазами-искрами; На кожаных крыльях летучие мыши И старые вещи, слепые и выброшенные, Ничтожные, приползают. За ним они следуют всюду, Один из бродяг, простодушный, Все ребра как будто снаружи Сквозь рваную шкуру, И шаг еле слышен, глотка огнедышит, Невинности сотворение — козел отпущения: Все сорок дней и ночей Шагал за богом как тень. И верная гвардия вслед за ним. А слезы — это возлюбленной гимн. Страна моего выбора — это дикая местность С крутою и мрачной горою, землею опустошенно-обширной. Редко получишь в этих владеньях голоса весть ты, Разве услышишь журчанье воды, пробегающей мимо По скалам, по вереску, всюду растущему дико. И птицы-певуньи молчат, и мышь не бежит по степи Из страха пред хищником, рисующим в небе круги. Он в выси парит, навис, тени от скал на крыльях, Обширный приход свой обшаривает внимательным глазом, Хватает пичужек дрожащих, не спрятаться им — невинным, На части их рвет и бросает с неба на землю; И чужды сердцу всегда нежность и жалость Там, где жизнь это лишь простая вода и скалы, Рискованное приключение, полное страха провала. Время не путешествует по этой земле затерянной, Ягоды на болоте, вереск растут без срока, И выступают скалы, потоки поют и пенятся На каждой руке беззаботно в любое время года; То серое, то голубое, небо над головою бродит; Зима вдруг откроется режущим снегом, Если июнь не одолжит себе доспехи на смену. И все же моя то страна, лучшая и восставшая Первая в этом мире из Потопа и Хаоса, Не для покоя и лени долины свои воспитавшая, Босая на землю ступающая, без крови ее покоряющая. Вечная это страна, и горы ее поднимаются Замками полубогов, по шару земному идущих И горожанам, жирным, внизу, ужас несущих. Совы громко ржут в ночи, Мышь летит зигзагом, Схоронилася в тени Разбойничья засада. Старые привыкли боги К тишине в лесу И крадутся, чтоб устроить Ночью западню. Вверх взгляни, и глаз утонет В море темноты; Меж деревьями находишь Неба лишь следы. Вверх взгляни — и заблудился В той ты западне, Где паук их притаился, Ждет, как человек. И хотя пропала вера И лежит в пыли, Эти боги страсти, гнева Жизни так верны — Боги умерли почти уж, Но долги те ждут: Кровь, вино, огонь, соль, юность, Музе барабаны бьют. Лесу отданные, лунам, Привидения они, И пред ними страшным утром Ниц падут все короли: С неба ясного, как буря, Деве, воину, жрецу Поклоняясь и беснуясь, На восток они пройдут — Боги гордые, что были Пугалом, вампиром, сном, Прошлогодним снегом синим Или умершим грибом. Кит Логан в замок привела Дитя недолгой страсти, Элен же сына родила, Не зная сей напасти. Кит помнит радость огневую, А леди — гнев и стыд, Когда легла в постель чужую На волю злых обид. — Куда ты мужа, Кит, девала? (Конца насмешкам нет!) Молчала

Кит, Элен молчала, Забыв про белый свет. Души б не пожалели обе На месте быть другой, Из грязи Кит глядит во злобе На бархат дорогой. Но что Элен ее обноски, Позор и нищета! Отдать готова кольца, брошки, Травою быть сыта. Стоят — и зависти нет боле, Обеим свет не мил. Виновен сквайр в их горькой доле, Он сердце им разбил. Надежды нет совсем, когда снимает шляпу Влюбленный птицелов пред дочкой сквайра-папы, Но лучше б птиц своих он отпустил на волю, Чтоб звонко пелось им над милой головою. Простой букет цветов! И стоит ли он слова? (Все так же надоедлива зима, и редко где увидишь почку). Ее любил больной он, заросла к решению дорога. «А где-то, — говорит она, — под ветром расцветает роща!» И кажется, что дама моя плачет, а тролль клянется Небесами, что ненавидит слезы: печаль ее он вылечит опять. Когда один цветок просила, он восемьдесят ей принес бы, Охапку, китайскую императрицу достойную лишь изумлять. Розу бледную, волшебно белую, и золотую Лилию, тумана вестницу, Заколдовал он, в сосуд их положил прозрачный С Резедою вместе, блеклой и невзрачной, И получил, как мимолетные мечты, неясное соцветье. А она? Вся трепетна. Слезам покорна, Безумна, Все же — Кто знает? — все же, взволнована подарком скромным. Глаза его так горе оживило, Что каждый миг травы, листа ли мимо Него уж пройдет; он может Все видеть через каменную стену, Иль наблюдать, как отлетает дух нетленный От человека, что на смертном ложе. В двух округах он все умеет слышать, Поймать слова, что вы сказали прежде. Мокрицы иль личинки нежный Звук ему на ухо громко дышит, И шум так легок, что перегоняет Веру — и трав всех голоса вбирая, Болтает червь, звонит, а моль седая, Открывши пасть, одежды все съедает; Он слышит вздохи муравьев Стенающих — их жребий плох, (Они устали, и не без причины), Легко паук ткет паутину; Бормочут что-то, мучаются, бьются Созданья Божьи, мошки вьются. Глаза мужчины горе оживило — И стал он богом иль воришкою счастливым, Что возродить пытается, украсть опять и вновь Утраченную некогда, погибшую любовь. Даль бывает под рукой, К близкому — тропа длинна. Принесет любовь покой — Будет неверна. На отчаянный призыв Из глубин бездонных сна Отзовется, охладив Страсть твою, она. Плоть и кровь согрела ночь, Днем — невинность холодна. Страсть и радость превозмочь, Чистота должна. В чем же смысл? Глаза пусты. Призрачно-бледна Тень любви, призыв тщеты — Одинок в день свадьбы ты И она одна… Любовь, вкушай от яблока, когда возможно, И в одеяньях царских шествуй, чувствуй солнце, Беспечную невинность на небесной тропке, Хотя услышишь ужас в чьем-то крике, Что носится вокруг во тьме гнетущей, Как ярость дикая иль бессловесность слепого зверя: Будь добр, не вешай носа, люби любое время года, И пульс плохой ты находи хорошим, Ты этой славы дрожь не презирай. И наслаждение лови в мгновеньи, Проходи меж мраком, тьмою — в сиянии пространства, Что узко, как могила, хотя совсем не связано с тем миром. Ты, соглядатай, стоишь за спиною опять, Под руку смотришь, пытаясь слова прочитать, Жарко дышишь в плечо и затылок. И вот я строчу, обрывая теченье слов, Несколько фраз для тебя на полях стихов, Да, для тебя, гость назойливый и постылый! Все, что только возможно сказать о себе — За и против, — я сам говорю о себе. Что тебе остается, враг мой заклятый? Ко мне, от меня же, самозванным послом Являться, и путать, и лезть напролом, Держа наготове курсив и цитаты? Спесиво и льстиво — все способы тут хороши — Слишком долго играл ты частицу моей души. Судья и патрон мой, еще одну рольку припас ты: Камнем точильным хочешь мне править мозги. Баста! Есть гордость поэта. Рассыпься и сгинь! Прахом ты был и пребудешь. Баста!