Собрание сочинений в четырех томах. 4 том.
Шрифт:
С Андреем? Эта мысль тоже часто приходила Виктору — каждый раз он тут же ее и отшвыривал. Он знает, что скажет Андрей. И спрашивать нечего. Андрей всегда был человеком осторожным, верных дорожек; ни фантазии в нем. ни риска. Он скажет то, чего не хотел бы слышать Виктор, что он и сам отлично знает. Довольно с него и обидных слов старика Горового! «Они все только одно и умеют: подрезать крылья! — с несправедливостью, столь свойственной ему в горькие минуты, думал Виктор. — Окрылять человека не их дело!».
Оставался один Светличный — вечный советчик, вечный учитель.
«Да, надо, надо потолковать со Светличным!» — часто говорил себе Виктор и все откладывал да откладывал беседу.
Он сам злился на себя за это. «Да что я, боюсь его, что ли? С какой стати? Не о разбое же хочу потолковать с ним?». Но тут же, как всегда, немедленно себя и оправдывал. «А зачем мне к нему на поклон идти? Что он мне может сказать? Сам по уши в прорыве сидит, не знает, как выбраться!».
Виктор принадлежал к той счастливой и одновременно несчастной породе людей, которые легко, без всяких усилии со своей стороны, приобретают друзей и так же легко их и теряют. Люди охотно брали Виктора в приятели, полюбив с первого взгляда — его нельзя было не полюбить! — и с первого же взгляда угадав в нем душу честную, прямую, открытую, на подлость и лукавство не способную.
Терял же друзей он сам из-за нетерпеливости и шершавости своего характера.
Чтобы ладно жить в коллективе, надо уметь притерпеться друг к дружке, как притираются в спорой работе одна к другой все части сложной машины. Как раз этого Виктор и не умел! Он не умел быть снисходительным к товарищу, не умел уступать, не терпел руки над собою; был вспыльчив, переменчив, заносчив, ершист, порою даже просто несправедлив. Правда, как никто другой, умел он сам, по доброй воле, прийти к обиженному и, глядя прямо в лицо, сказать: «Бей! Я — виноват!» — но для таких порывов ему всегда нужно было время.
Сейчас оно еще не настало. Виктор и сам не почувствовал, как отстранился от своих старых товарищей, как легко и беспечно, хоть и на время, потерял их и оказался совсем одиноким. Один — в своем пустынном кабинете, один — в своем «голубом экспрессе», один — в шумной и вчера еще родной шахтерской семье. Но ему недосуг было даже замечать это одиночество; он, как шкив на ободе, был вечно в движении...
Пятнадцатого мая произошло новое событие в жизни Виктора Абросимова и его треста: «Крутая Мария» выполнила суточный план. Светличный сдержал слово.
Он сам же первый и доложил об этом управляющему.
— A-а! Вот это — хорошо! — обрадовался Виктор, но тотчас же и постарался скрыть свою радость. Не мальчишка же он, в самом деле! Выполнили план, ну и правильно! И должны выполнять. Закон службы. Он ворчливо спросил: — А завтра что будет?
— И завтра, и послезавтра будет то же, — не обижаясь, ответил Светличный.
— Это — твердо?
— Твердо.
— Ну-ну! — притворяясь равнодушным, сказал Виктор. — Поживем — увидим!
Он хотел на этот раз выдержать характер, который сам себе задал: характер крутого и скупого на похвалу начальника. Он даже на шахту к Светличному не поехал.
Но дома, за обедом, не утерпел и похвастался:
— Сегодня «Крутая Мария» выполнила суточный план. Найдется у нас рюмка водки, Дашенька?
В первый раз за весь тревожный май видела Даша мужа улыбающимся.
— Найдется! — ответила она. Потом вдруг прижалась к Виктору и чуть не заплакала.
Это был маленький, нечаянный праздник в семье Абросимовых. Праздник не только Виктора, но и его жены. И хотя Даша сама и не работала сейчас на шахте, и этот уголь, вокруг которого так много было и хлопот и тревог, ни ей, ни ее мужу лично и не принадлежал, и хотя то, что «Крутая Мария» выполнила суточный план, ни единой копейки не прибавляло к доходам семьи Абросимовых — Даша была счастлива, потому что счастье наших женщин прежде всего в успехе того дела, которому служит муж.
Только на третий день Виктор приехал, наконец, на «Крутую Марию». Нашел Светличного на наряде и при всех обнял его и поздравил.
Затем перешли в контору.
— Теперь тебе, Федя, надо свой долг погашать! — нетерпеливо потирая руки, сказал Абросимов, когда они оказались одни.
— К концу квартала обещаю долг полностью ликвидировать.
— А — больше? — осторожно спросил Виктор.
— Что — больше?
— На большее у тебя охоты нет?
— Не понимаю я тебя, Виктор Федорович! — откровенно сознался Светличный. — Объяснись!
В этом кабинете когда-то шел Виктор Абросимов с товарищами в дружную атаку на Деда. Шел, упоенный верой в свои богатырские силы, и казалось ему: все легко, все достижимо. Один лаву пройду, один горы сворочу!
В этом кабинете все так и осталось по-старому, как было в патриархальные времена. Тот же простой, некрашеный стол. Стулья и лавки вдоль стен. Несгораемый шкаф почему-то буро-зеленого цвета. Телефон. Да большая сиреневая калька на стене: план горных работ. Впрочем, калька новая...
Итак, пришло время для откровенного разговора со Светличным.
— Плохи мои дела. Федя! — садясь за стол и устало опуская руки, сказал Виктор. — Очень, очень плохи! — и он печально покачал головой.
Эта неожиданная и горькая откровенность сразу озадачила и даже встревожила Светличного, знавшего гордый норов приятеля. «Да что это с ним? — удивился он и только сейчас заметил, как осунулся, как подался Виктор. — Неужто так быстро укатали нашу сивку крутые горки! Надо Андрею сказать...»
Сам, однако, он слов утешения не нашел: на такие слова он мастером не был.
Он ничего не сказал.
А Виктор продолжал медленно и грустно качать головою. Он, видимо, сочувствия ждал: оно дало бы ему возможность тотчас же и прямо заговорить о «маневре» и потребовать от друга поддержки. Не дождавшись, он обиженно встал и зашагал по кабинету. Пол был цементный — шаги отдавались гулко, сердито...
— Завидую я тебе, Федя Светличный! — криво усмехнувшись, сказал он на ходу. — Ты теперь чистенький. Сброс прошел — и чист перед государством. А я?.. — вдруг остановился он перед Светличным. — Как мне-то чистеньким стать? — язвительно спросил он. — Ты дошлый, научи! Как мне сброс-то пройти, который вы во главе с моим предшественником мне в наследие подкинули? Как? Как? — зарычал он с болью.