Собрание сочинений в четырех томах. Том 1
Шрифт:
Я был счастлив, празднуя торжество своего возвращения, возвращения блудного сына. Мать повела меня к отцу, был повторен рассказ; вопросы, возгласы удивления, меня гладили по голове, после многих недель напряжения родители смогли наконец перевести дух. Все было прекрасно, как в сказке, наступила разрядка, воцарилась гармония.
Этой гармонией я наслаждался со страстью. Я никак не мог насытиться ощущением мира в доме, вновь возвращенного мне доверия родителей, я превратился в образцового домашнего ребенка; больше, чем когда-либо, играл с сестрами, во время молитвы пел милые старые псалмы, чувствуя себя обращенным и спасенным. И это было от души, без всякой фальши.
Но все же что-то было не так! Был некий момент, связанный с моей забывчивостью по отношению к Демиану. Ведь в
Так дело выглядело внешне. Про себя я знал: освободиться от Кромера, вырваться из когтей дьявола мне помогла не собственная сила, это был не мой успех. Я сделал попытку пойти по тропинкам жизни, но они оказались слишком скользкими для меня. И когда поддержка дружеской руки меня спасла, я не оглядываясь бросился в объятия матери, под защиту своего спокойного, благополучного детства. Я вновь намеренно стал маленьким, зависимым ребенком. Зависимость от Кромера я постарался заменить другой, чтобы не остаться одному. Слепое сердце выбрало зависимость от отца и матери, от старого любимого «светлого мира», а ведь я уже знал, что есть на свете, и другое. Если бы я не сделал этот выбор, я остался бы с Демианом, доверился бы ему. То, что этого не произошло, казалось мне тогда естественным недоверием к необычным мыслям Демиана, а на самом деле это был обыкновенный страх. Потому что Демиан потребовал бы большего, чем ждали от меня родители, гораздо большего: увещеваниями и предостережениями, иронией и насмешкой он стал бы побуждать меня к самостоятельности. Ах, сегодня я хорошо это знаю, — ничто в мире так не мучительно для человека, как необходимость идти дорогой, ведущей к самому себе!
И все же я не устоял перед соблазном и спустя полгода, гуляя с отцом, спросил его, как понять тех людей, которые Каина предпочитают Авелю?
Он очень удивился и объяснил мне, что это не новая мысль. Такой взгляд существовал уже в первую христианскую эпоху в различных сектах, одна из которых так и называлась — «Каиниты». Но, конечно, эти сумасшедшие идеи есть не что иное, как попытка дьявола разрушить нашу веру. Потому что, если считать, что прав Каин, а не Авель, то из этого следует, что Господь ошибался, что библейский Бог не есть единственный и подлинный, что в нем возможно усомниться. Каиниты в самом деле распространяли и проповедовали подобные идеи, но эти еретические взгляды давно уже забыты человечеством и ему очень странно, каким образом мой школьный товарищ мог знать об этом. Но, как бы там ни было, он хочет настоятельно меня предостеречь от подобных мыслей.
Глава третья
ЗЛОДЕЙ
Много хорошего, нежного, привлекательного можно было бы рассказать о моем детстве под защитой отца и матери, о спокойной, неторопливой жизни, полной детских чувств, игр в мягком, светлом, любящем окружении. Но меня интересуют только те шаги моей жизни, которые я прошел по пути к самому себе. Все эти милые минуты, островки счастья, райские паузы, волшебство которых мне известно, я оставляю покоиться в сиянии прошлых лет и не стремлюсь еще раз к ним вернуться.
Поэтому, продолжая пока оставаться в эпохе моего детства, я буду рассказывать только о том, что было для меня ново, что двигало вперед, заставляло сходить с привычного пути.
Все снова и снова поступали сигналы из «другого мира», принося с собой страх, принуждение и нечистую совесть. Как революционные веяния, они угрожали покою, в котором я охотно существовал бы и дальше.
Настали годы, когда я вновь увидел, что во мне самом живет нечто такое, что должно скрываться и прятаться в дозволенном светлом мире. Пришла пора, и во мне,
Всякий человек имеет дело с подобными трудностями. Обычно именно эта проблема становится тем камнем преткновения, когда требования собственной жизни резко сталкиваются с окружающим; когда приходится пробиваться вперед с большими усилиями и многие переживают смерть и возрождение, которое составляет нашу судьбу лишь этот единственный раз в жизни; когда все то, что мы любили в детстве, отходит от нас, гаснет и исчезает, и мы вдруг ощущаем одиночество, холод мирового пространства вокруг. Многие навсегда остаются висеть над этим обрывом, отчаянно и безнадежно цепляясь всю жизнь за безвозвратно ушедшее, за мечту об утерянном рае — убийственную, разрушительную мечту.
Но вернемся к нашей истории. Видения и образы, в которых для меня возникало ощущение того, что детство приходит к концу, не настолько важны, чтобы о них рассказывать. Важнее было новое пробуждение «темного», «другого мира». То, что когда-то олицетворял собой Франц Кромер, было теперь во мне самом. И таким образом «другой мир» снова брал надо мной власть.
После эпизода с Кромером прошло уже несколько лет. Казалось, что эта драматическая страница моей жизни, связанная с ощущением вины, отошла куда-то вдаль и стала воспоминанием о коротком кошмарном сне. Франц Кромер уже давно исчез из моей жизни, и, встречая на улицах, я почти не обращал на него внимания. Однако другая важная фигура той драмы, Макс Демиан, навсегда осталась в моем окружении. Правда, долгое время фигура эта была как бы на периферии, видимая, но пассивная. Потом постепенно приблизилась, так что сила ее и влияние стали ощущаться вновь.
Я пытаюсь вспомнить, что я знаю о Демиане того периода. Возможно, что в течение года или даже дольше я ни разу с ним не говорил. Я его избегал, он также не проявлял активности. Иногда, когда мы с ним встречались, он мне кивал. Иной раз мне казалось при этом, что в его приветливости есть легкий привкус насмешки или какого-то иронического упрека, но, возможно, это было только мое воображение. Тогдашняя история и то влияние, которое он неожиданно оказал на меня, как будто были забыты и мною, и им.
Я вызываю в памяти его образ и теперь, думая о Демиане, понимаю, что он все время оставался здесь, что я его все время ощущал. Я вижу, как он идет в школу один или среди других старших учеников, одинокий, особенный, тихий, как незнакомая звезда, которая существует в своей особой атмосфере, живет по своим собственным законам. Никто с ним не дружил, никто его не любил, только его мать, но и с ней он, казалось, разговаривал не как ее дитя, а как взрослый и равный. Учителя его особенно не беспокоили. Он хорошо учился, но не старался никому понравиться, по временам шли разговоры о каком-то слове, комментарии или возражении, которое он высказывал учителю столь иронично или резко-вызывающе, что лучшего нельзя и пожелать.