За правду бьют неправедные судьи,Но вот — люблю вечернее метро,Где греют спину ласковые грудиГде греет душу женское бедро.Да, я люблю таинственное бремяРазнообразных грудей, плеч и рук.Здесь общему любовнику (в гаремеНечаянном) газета — щит и друг.О, плотский жар соборного угара,Животное обильное добро…Вхожу, как в роскошь бани Ренуара,В густую плоть вечернего метро.Внедряюсь в стан, любовный и жестокий,Пружинных тел, ярящихся тайком.Включаюсь в магнетические токиЧувствительным прямым проводником.Дрожит направо девочка худая,Налево — женщина, лет сорока…Ярись, ярись, креолка молодая!А снизу шарит нежная рука…Как сладостно, когда невидной дланьюТы пред собой сочувствие найдешьИ живота, разъятого желаньем,Внимаешь сзади бешенство и дрожь,И, продвигая бережно коленоВ раздавшийся сочувственно проход,Ты слышишь сам, как расцветают члены,Ты семени воспринимаешь ход.
61. (V) «Где наших предков игры и забавы…»
Где наших предков игры и забавы,Охоты на разгоряченных жен…Тогда нередко видели дубравы,Как шла сама добыча на рожон.Где наших предков игры и погони!В игре терялся фиговый листок…Теперь, встречая женщину в вагоне,Мы говорим: простите, ваш платок?..Уже исходит женщина надеждой,Другая — рядом — жухнет от тоски,Мы ж, холостые жуткие невежды,Сидим, поджав хвосты под пиджаки.Мы не глядим — не смеем! — что вы, сразу! —Мы вежливы — и лишь издалекаМы изредка обхаживаем глазомУпрямый профиль чуткого соска.Где наших предков честное веселье!Ложились прямо и открыто встарь.Над легшими любовно — не виселиБудильник, расписанья, календарь…И женщины показывали сразуВеселые сокровища своиСатирам простодушным и чумазым,Охотникам за радостью любви.Теперь не то — в шофере иль в спортсменеЛишь изредка — и то издалека —Нам раскрывают женщину колени,Но немощна бессильная рука.Таинственно мерцает треугольник,Знак неги, лик блаженства и весны,Но прячется под шляпою невольник,Закованный в печальные штаны…………………………………………………О, лишь порой, в метро, где грузен воздух,В ночном кафе, куда загонит рок,Нам вспыхивает счастье в темных гнездахМеж белых высоко взнесенных ног.
Парижские ночи
Софье Мироновне Ф. — моему дорогому другу —
Д. К.
Автограф стихотворения «Зной» на обложке сборника «Парижские ночи», подаренного Д. Кнутом Е. Киршнер
I
62. «На плодородный пласт, на лист писчебумажный…»
На плодородный пласт, на лист писчебумажныйЧернильные бросаю семена.Их греет лампы свет, застенчивый и важный,А удобряют — ночь и тишина.И вижу в полумгле, стихом отягощенной,Пугливый черный музыкальный рост…Цвети, словесный сад, ночным трудом взращенный,Открытый всем, кто одинок и прост.Здесь, в полумгле ночной, убогой и суровой,И темное — видней, и тайное — слышней…О, полуночный плод, о, зреющее словоКосноязычной горести моей.
63. «Ты вновь со мной — и не было разлуки…»
Ты вновь со мной — и не было разлуки,О, милый призрак радости моей.И вновь со мной — твои глаза и руки.(Они умнее стали и грустней.)Они умнее стали — годы, годы…Они грустнее, с каждым днем грустней:О, сладкий воздух горестной свободы,О, мир, где с каждым часом холодней.Я рад, так рад нежданной нашей встрече,Худую руку вновь поцеловать…Но, друг нечаянный, я беден стал — мне нечемТебя порадовать. И не о чем сказать.…О том, что дни мои — глухонемые?О том, что ночью я — порой — в аду?О том, что ночью снится мне Россия,К которой днем дороги не найду?Что дома ждет меня теперь усталость(А лестница длиннее каждый день)И что теперь любовь моя и жалость —Похожи на презрение и лень?О чем сказать тебе?.. Осенний город стынет.О чем просить тебя?.. Торопится трамвай.Мир холодеющий синее и пустынней…О чем просить тебя? Прости, не забывай.О чем спросить? Нет — ни на что — ответа.Мой друг, что дать тебе — в убожестве моем…Мой друг единственный, о, как печально это:Нам даже не о чем и помолчать вдвоем.
64. «В скучном рассеянном мреяньи…»
В скучном рассеянном мреяньи,Свистом осенним гоним,Теряю без сожаленияСухие отцветшие дни.Лишь помню, как в старенькой шали тыГуляла со мной до зари…На глади столичной асфальтовойТвердо стоят фонари.Хорошо фонарям — они знают:Что — куда — зачем…Каждый вечер их зажигаетФонарщик с огнем на плече.А мой нерадивый Фонарщик,Зачем Он меня возжег.Поставил распахнутым настежьНа ветру четырех дорог.Поставил меня в тумане,Где смутен мне собственный след.Обрек — из недр молчаньяИзвлекать только блуд и бред.………………………………………………По пустынному шляемся городуЯ и брат мой, беспутный ветр.Над домами, над трубами гордымиРозовеет парижский рассвет.Вот стоим перед вечной вечностью:Этот страшный мир — и я.Не спастись ни борьбой, ни беспечностьюОт белесого небытия.
65. «Словно в щели большого холста…»
Словно в щели большого холста,Пробивается в небе дырявомОслепительная высота,Леденящая музыка славы.Это — ночь, первобытная ночь,Та, что сеет любовь и разлуку,Это — час, когда нечем помочьПротянувшему слабую руку.Останавливаются часыНад застигнутыми тишиною,Ложны меры и ложны весыВ час, когда наступает ночное.Это — ночь: город каменных масс,Глыб железо-бетонно-кирпичных,Стал прозрачней, нежней в этот часОт сомнительной правды скрипичной.Останавливаются сердцаБезупречные, как логарифмы…В этот час поднимают купцаНад счетами полночные рифмы.Все, что строилось каторжным днем,Ночью рушится — в мусор и клочья.Гибнет, гибнет дневной ЕрихонОт космической музыки ночи.Ночью гуще тоска и вино(Сердце бьется сильнее во мраке),Ночью белое часто — черно,Смерть нам делает тайные знаки.Ночью даже счастливого жаль.Люди ночью слабее и ближе…Расцветает большая печальНа ночном черноземе Парижа.
66. «И вновь блуждают в окнах огоньки…»
И вновь блуждают в окнах огоньки, Грохочут ставни,И у каминов греют старики Печаль о давнем.Вот музыкой хрустальной, но земной, В тиши прогорклой,Струится дождь, хлеща фонарный строй По желтым стеклам.И фонари бегут, несутся прочь От мглы упорной.Обрушилась арктическая ночь Лавиной черной.Обрушилась, стремит неслышный бег, В дома стучится,И падает под нею человек, И зверь, и птица.Но есть сердца, лавине есть одна Средь нас преграда —Под силу им и ночь, и тишина, Им сна не надо.Есть человек ночной — он устоит Пред болью многой.Есть человек — он сердце веселит Хулой на Бога.…Мятежников и чудаков оплот, — На черном грунтеПитает ночь прекрасный горький плод: Мечту о бунте.
67. «В промерзлой тишине…»
В промерзлой тишине, в старинной мгле, всклокоченной и рваной,Открылся снова мне бесцельный путь в полночные туманы.О, спящий человек, отдавший псу ночное первородство,Здесь — ночь, фонарь и снег, мощеные луга для мечтоводства.Роняют в мглу часы певучие торжественные зерна.Поэты — словно псы — одни внимают им в пустыне черной.
68. «Как соленая песня рыбацкая…»
Как соленая песня рыбацкая,Как бессонная лампа поэта,Как зеленая сырость кабацкая — Эта ночь без рассвета.Как в горячей тени под терновникомПоджидающий Авеля — Каин,Как улыбка слепого любовника — Эта ночь городская.Как безногого бодрость румяная,Как неветхое слово Завета,Как письмо о любви безымянное — Эта ночь без ответа.Как сирена, тоской пораженная,Уходящего в даль парохода,Эта ночь — как гудок напряженная — Эта ночь без исхода.
69. «О чем сказать: о сини безвоздушной…»
О чем сказать: о сини безвоздушной,О скуке звезд, дрожащих надо мной,О песни ли, мятежной, но тщедушной, —О песне, усмиренной тишиной?О Розанове ль, на столе лежащемВопросом, на который смерть — ответ,Иль обо мне, бессонном подлежащем,К которому сказуемого нет?Друзья мои, полночные предтечи,Как трудно ночью спать, а не бродить,Когда нам нечем, десятижды нечемНочную душу умиротворить…Луна висит над мертвою деревнейПриманкою, что бросил в мир Рыбак…О, жадность, слепота добычи древней,О, лай — о чем-то знающих — собак.